— Вова не узнает?
— Нет. Узнает по факту, что Царев выбыл.
— И не узнает, что я в этом поучаствовала?
— Нет. Я обещаю.
— Хорошо.
— Когда мои люди тебя заберут, ты навсегда покинешь свою квартиру. Просто на всякий случай. Я куплю тебе новое жилье, новую технику. Если все будет нормально, останешься в городе, документы менять не будем. Если с Царевым выйдет накладка, решим по факту. В любом случае считай квартиру подарком за спасение моего сына.
— Мне не нужны подарки, — зло произношу я.
— Рассматривай как вложение в будущее Маши. Не нужна — отдашь потом дочери. Телефон, ноутбук, мультиварка, чайник — ни единой технической вещи с тобой быть не должно. Переоденешься в то, что принесут мои люди. Всю одежду, которую захочешь взять с собой, отдашь им, проверят на предмет прослушки. Договор с хозяйкой оставишь на видном месте, я сам разберусь. Тебе все понятно?
— Да, — говорю я. — Все понятно.
— И еще… я не могу гарантировать, что ты не пострадаешь. Константин Царев — непредсказуемый человек, а загнанный зверь сопротивляется особенно отчаянно… да я думаю ты и сама это знаешь. Поэтому если что — прости меня, Ксения. И я бы очень хотел, но не смогу изменить твои отношения с моим сыном.
— Мне не нужны от вас перемены. Я хочу, чтобы человек, угрожающий моей семье, исчез, перестал это делать. Даже в том случае, если я уже не часть этой семьи.
— Ты всегда будешь ее частью.
В машине, сидя на заднем сидении в компании охранника Никольского-старшего, я чувствую себя неуютно, словно вдруг окунулась в прошлое. Меня никак не отпускает чувство дежавю.
На мне новые джинсы, симпатичные замшевые зимние сапожки, теплый кашемировый джемпер, красивая черная шубка с большим капюшоном, который избавляет от надоевшей шапки. Но кажется, словно это не я, словно какая-то другая Ксюша мчится через весь город, прямо к одному из жилых комплексов в центре.
Это не люкс, не пентхаус, не дорогущий лофт — свекр понимает, что денег от него я не приму, а содержание элитного жилья обойдется в копеечкой. Но теперь я живу в добротном доме с консьержкой, видеонаблюдением, пунктом охраны во дворе. Живу, как всегда мечтала, на высоте, с видом на ночной город. В симпатичной двухкомнатной квартире, где есть спальня и гостиная, совмещенная с удобным кабинетом.
Меня уже ждет новенький макбук, девственно чистый, готовый к работе. На кухне вся техника сверкает чистотой, холодильник забит продуктами. Наверное, я должна в восторге носиться по новым хоромам, потому что это теперь мое жилье. Не съемное, больше нет смысла бояться, что в один день я не смогу оплатить съем и окажусь на улице, теперь у меня есть еще больше свободных денег, которые получится потратить на дочь, на ее платье к новогоднем утреннику, на наш с ней отпуск.
Но в пустой красивой квартире я чувствую себя еще тоскливее, чем в убитой хрущевке в ожидании приговора.
Беру смартфон, наизусть набираю знакомые цифры. Господи, как долго он не берет трубку! Сейчас я ловлю себя на мысли, что он должен быть с любовницей. Просто обязан быть с ней, живой и здоровый, может, даже счастливый!
— Слушаю.
Де-жа-вю.
— Привет.
— Ксюха? Что за номер?
— Телефон потеряла. Новый купила и симку поставила.
— Все нормально?
— Да. Просто хотела услышать твой голос.
— Нихрена у тебя не нормально. К тебе заехать? Ты хорошо себя чувствуешь?
— А есть разница?
— Ксюх, давай без литературного слога. Врача, может, вызвать?
Я не выдерживаю и смеюсь, вспоминая, как попала в больницу.
— Что ты смеешься?
— Просто так странно: сейчас ты готов вызвать врача, потому что у меня голос какой-то не такой, а еще несколько месяцев назад, видя, как я падаю в обморок, просто уехал, оставив вызов скорой какому-то прохожему.
На том конце провода тишина. Я почти к ней привыкла.
— Это я вызвал скорую.
— Ну да, конечно.
— Да. Им сказал, что просто шел мимо. Позвони администраторше, спроси… или фельдшера того контакты. Я оставил ему номер, чтобы он скинул результаты обследования.
— Зачем?
Не знаю, что я хочу узнать. Зачем Никольскому результаты обследования или зачем он соврал, что прохожий? А может, почему не уехал, зачем вызвал эту скорую?
— Я не знаю, Ксюх. Не знаю. Тогда все было иначе.
— Ты не хотел, чтобы другие знали, что я была твоей женой.
— Нет. Я не хотел, чтобы ты знала, что я ее вызвал.
— Мне было так больно. Я думала, ты меня бросил там и уехал.
— Я знаю. Я действительно тебя бросил и уехал. Не имеет значения, на улице или в больнице. Ты уверена, что не хочешь вызвать врача? Я могу… блядь! Хочешь, я позвоню этому дебилу… кхм… то есть Олегу?
— Нет. Не нужно никому звонить, я здорова, как ломовая лошадь. Прости, что побеспокоила. Обзваниваю контакты и оставляю новый номер… сможешь скинуть мне номера Настьки и Бориса Васильевича? Я не помню их наизусть.
— Скину.
— Как Настя?
— Пока на успокоительных — терпимо. Много спит, не любит разговаривать. Расстроена… хотя нет, слово идиотское. Пришибленная, естественно. Ищем ей психолога, который работает со слепыми… не знаю, надо как-то объяснить, что жизнь не кончилась, что мы попробуем поискать операции какие-нибудь, как только она восстановится.
— Держитесь там. Я пришлю Настьке фруктов и цветов, зайду как-нибудь… как будет готова. В выходные хочу поехать с Машей за платьем. Ты не против?
— Нет. Машка тут недавно лизнула качели. Приезжаю домой, бежит ко мне счастливая: «Па-а-апа, качеля невку-у-усная!».
— Ой… что с языком?!
— Да ничего, теплой водой отлепили. Счастье познания, оно такое. Хотя я бы, конечно, профилактически поорал, но что уж теперь, спустя целый день-то. Взял клятвенное обещание не есть снег, не лизать ничего на морозе и с нетерпением жду открытия новых горизонтов.
— Она уже спит?
— Да нет, возится вон. Дать?
— Дай… — шепотом прошу я.
А через пару секунд слышу:
— Мамочка-а-а!
— Машенька моя! Девочка моя, как дела?
— Хорошо! Мы с няней лизали качель! Папа ругался и сказал, что так нельзя!
— А что, няня тоже лизала качели?
— Нет, няня отковыриваль меня!
— Ну, ты же больше так не будешь делать?
— Не буду!
