Но я ни разу не звала на них мужа… а он не просил.
— Мария, звезда моя, — в невеселые мысли врывается манерный голос няня, — ты была неподражаема! Теперь повтори это на городской елке — и мы сможем открыть кондитерский ларек!
Маша заливисто хохочет, и я не могу сдержать улыбку. Для нее Евгений — как большая мультяшка.
— А теперь давайте общий снимочек! — командует нянь.
Я замираю, как кролик перед удавом, понятия не имея, что делать.
— Ну же, мамочка, подсаживаемся поближе, давайте-давайте, пока никто не загородил эту роскошную елку! Так… хорошо. Мария, поправь маме рога!
Он фотографирует сначала на зеркалку, а потом и на мой смартфон. И уже потом, когда мы ждем Машку с танцев, я долго сижу в холле и смотрю на это фото. Оно словно из другого мира, из жизни, которой никогда не было. Улыбающаяся во все редкие молочные зубы Машка, обнимающая нас с Никольским. Странное семейное фото… от него одновременно горечь и сладость. Главное мое сокровище среди воспоминаний на данный момент.
— Я сейчас начну жевать ремень. — Вовин голос вытаскивает меня из размышлений. — Сколько можно плясать?
Я тоже до ужаса голодная. Водитель привез нам кофе на вынос, но ничего съестного не нашел. До конца праздника полчаса, совсем скоро детей можно будет одеть и вывести на улицу, чтобы посмотреть на салют, а потом разобрать по домам. А мне еще предстоит добираться до дома, готовить ужин и пересматривать фотки с праздника, слушая звенящую тишину одиночества пустой квартиры.
— Давай детячий подарок расковыряем, а? — предлагает Никольский.
— Давай.
Я очень надеюсь, что Машка не заметит, что мы стащили из ее подарка пару-тройку конфет. Главное не трогать ее любимые и все будет пучком. Только самоубийца может съесть «киндер» из новогоднего подарка.
— Хочу с белой начинкой, — говорю я, заглядывая в мешок.
— А я с орехами. Помнишь, как мы съели «Барни» из ее подарка?
— Не напоминай! — Я делаю круглые глаза.
Ту истерику вряд ли можно забыть. Маша рыдала так, словно у нее вся жизнь рухнула, а ведь мы с Вовкой всего лишь слопали по бисквитному медведю, ожидая, пока дочь прокатится на карусели. Успокоить несчастного ребенка удалось только купив целую коробку этих мишек. Они надоели ей уже на следующий день, а у меня до сих пор к горлу подкатывает тошнота — я ела их с кофе до самого конца новогодних праздников.
— Вот блин, — морщусь я, откусывая от конфеты. — С арахисом.
— О, это моя.
— Поздно, я уже откусила.
Но разве Никольского остановят такие мелочи? Он пальцами обхватывает мое запястье и кусает конфету, что у меня в руке. Не забывая особенно долго задержаться губами на коже, опалив ее горячим дыханием.
— Мы же в садике!
Я нервно оглядываюсь, чтобы удостовериться, что другие родители этого не заметили.
— Спорим, я сейчас откушу любую конфету и там окажется твое любимое пралине? — усмехается эта сволочь. — И ты сделаешь точно так же.
Может, это иллюзия плохого освещения, но мне кажется, что его глаза почти черные. Я не могу в них смотреть, я не могу сидеть здесь, в опасной близости и копаться в новогоднем мешке с конфетами, как раньше, когда мы еще считали себя семьей.
— Извини… — Голос не слушается, звучит испуганно и хрипло. — Я выйду на воздух, ладно? На пару минут. Душно.
— Хорошо. Иди.
Мне нужно лишь несколько минут. Успокоиться, унять дрожь, закрыть глаза и обрести уверенность в себе, которой он может лишить в считанные секунды. Посмотреть в затянутое морозной дымкой небо и вдохнуть обжигающий легкие воздух. Прийти в себя, вбить, наконец, в голову, что мы не поедем после утренника домой, как все нормальные семьи. Я поцелую Машку на прощание, провожу взглядом их машину — и побреду по сугробам к метро, вернусь в пустую квартиру.
А поцелуй и прикосновение твердых горячих губ к пальцам будет сниться. До тех пор, пока, измученная непрошенными фантазиями, я не залезу в холодный душ и не разревусь от беспричинной глухой тоски.
Тьфу. Надо было все же съесть шоколадку, мне кажется, голове не хватает глюкозы.
Набрасываю шубу на плечи, выхожу на крыльцо и спускаюсь вниз, к скамейке, с которой особенно хорошо видно укрытые пушистыми снежными шапками деревья. Снег под ногами нетронутый, идеально ровное покрывало… под которым совершенно не видно наледь. Я поскальзываюсь на очередной ступеньке и не успеваю даже мяукнуть — приземляюсь на спину, больно ударившись затылком о ступеньку.
Из глаз сыплются искры, которые превращаются в слезы. Это адски больно, это уверенная и дерзкая заявка на премию Дарвина, мать его!
Глава шестнадцатая
Владимир
Я обещал отцу, что не трону больше Ксению. Забуду о том, что был когда-то женат, начну новую жизнь, а взамен получу убранного с пути Царева.
Получил. А отказаться от Вишни не могу. Тянет, как магнитом. Она даже не понимает, какой эффект производит в своих коротких платьях. Не понимает, что висит на волоске, что я вот-вот снова готов сорваться и найти способ ее трахнуть.
Я вытравил ненависть, выжег злость на ее отца, заставил себя забыть о подслушанном разговоре. Вырвал кусок сердца, в котором застрял ледяной осколок, запер на тысячу замков. Но забыл избавиться от желания. И теперь я ее хочу так сильно, что хочется сдохнуть, а взять не могу. Мне придется сделать так, чтобы она сама меня захотела, чтобы не смогла сдержаться, но пока что страх в ней сильнее влечения.
Я добился, чего хотел. Окунул ее в омут из отчаяния и боли, в котором жил сам после смерти сына и убийства Даши. Заставил почувствовать нечто похожее. Почти сломал.
А легче, блядь, не стало. Хреновее в несколько раз — да, а вот долгожданный покой так и не пришел. И вдруг оказалось, что единственные мгновения, когда стальные тиски разжимаются и дают дышать — когда она меня касается. Когда отвечает на поцелуй, смотрит своими большими глазами, в которых миллион эмоций, от непонимания «за что» до робкой надежды, что я все же не трону, одумаюсь, и все станет хорошо.
Я ею одержим. Одна мысль о том, что к бывшей жене прикоснется другой мужчина, выводит из себя. И с этим нужно что-то делать.
К черту. У меня есть полчаса, у меня есть машина, а на крыльце стоит девчонка, которую я хочу до боли. И она хочет меня, и будь я проклят, если не получу желаемое.
Полчаса… целых полчаса на двоих. Преступно мало, но в то же время ужасно много.
Я даже не надеваю куртку, только беру ключи от машины и выхожу на крыльцо. Бывшая окажется сейчас подо мной даже если будет брыкаться и царапаться, и настанет момент, когда ее возмущение сменится сладким стоном. И я почти слышу его наяву, а член уже каменный, с того момента, как она вздрогнула, когда я губами взял конфету из ее руки…
