— Нет… — тихо говорю я, потом для верности мотаю головой и чувствую на щеках все же пролившиеся слезы. — Нет… не надо… так нельзя, Вов, так нельзя… не заставляй меня, не делай вид, что любишь. Я не могу, я больше не смогу, я очень, очень сильно устала.
— Я знаю. Посмотри на меня… Ксюш…
Но я не хочу видеть сейчас его глаза. Потому что если увижу, то вспомню не только за что любила, но и за что люблю до сих пор. Вопреки его желанию, вопреки сотворенному, просто люблю и кажется, что это часть меня, что проклятое чувство родилось рядом со мной и умрет только с последним вздохом.
Мне хочется, чтобы это было не так. Но на самом деле я уже давно не надеюсь. Он и Машка — как два кусочка одного сердца, разбей один — и второй будет с острыми краями.
— Ксюшка-а-а… — Голос хриплый и тихий. — Посмотри на меня, ну, посмотри… я без тебя сдохну.
— Да сдохни ты уже! — Я бью его кулаком по плечу, а потом обнимаю за шею и чувствую, как сильно бьется сердце, только неясно, мое или его. — И прекрати меня мучить!
Пугаюсь собственных слов. Не думала, что однажды скажу нечто подобное. Это не я, это какая-то совершенно другая Ксюша. Очень похожая на отца.
— Прости… — шепчу. — Прости, я так не могу. Вспомни, как ты потерял Дашу, или… сына. Вспомни, как было больно. Ты бы согласился добровольно допустить хоть малейшую вероятность повторения такого? Поверил бы?
— Тебе хорошо со мной?
— Да. Ты ведь сам знаешь.
— Закрой глаза.
Я чувствую, как волны наслаждения уносят меня очень далеко от необходимости сопротивляться и действовать. Тело плавится под медленными дразнящими поцелуями, каждая клеточка изнывает в жажде большего. Мощными, резкими движениями он входит в меня, подталкивает к краю.
С которого я срываюсь. Как во сне, падаю в пропасть, у которой не видно дна. До крови прикусываю губу, выгибаясь, ищу руку Володи, не открывая глаз — и пальцы переплетаются в удивительно трогательном жесте поддержки.
Я не одна. В это так просто поверить.
Чувствую горячее дыхание у самого уха.
— Я очень хочу, чтобы вы меня любили. По-настоящему. Я не знаю, как это. Не помню… тебя никто не обидит, я обещаю. Ни тебя, ни Машку. Вы единственное, ради чего я еще дышу. Чтобы слышать Машкин голос и видеть, как ты улыбаешься солнцу. Не проси меня отпустить… Вишня, я сделаю все, чтобы тебя вернуть, я не могу, мне хреново, ты не представляешь, ты как наркотик. Я знаю, что ты не вернешься, но я должен попытаться.
Слова бьют сильнее, чем любые, даже самые приятные или наоборот, болезненные, прикосновения. Они доносятся сквозь пелену наслаждения, остаются в памяти но осознаются очень смутно. Я настолько не могу поверить в то, что слышу их от Никольского, что не могу ничего толком ответить. Да и не знаю, что на это отвечать.
Потому что я тоже хочу, чтобы меня любили. По-настоящему. И я тоже не знаю, как это: быть единственной, быть желанной. Чтобы муж спешил с работы ко мне и ребенку, чтобы с удовольствием проводил со мной вечера и ночи, чтобы смотрел, как я улыбаюсь и слушал, когда говорю. Чтобы любил меня в каждом мельчайшем проявлении заботы и в дочери. В Машке — нашей общей вселенной, которая не дает нам обоим распасться на куски.
Спина горит, поясница ноет. Я долго стою в душе, смывая с тела чужой запах, усталость и приятную расслабленность. На самом деле у меня немного дрожат руки, а еще сердце никак не может успокоиться. И в голове по кругу звучит дурацкое «вернись, вернись».
Когда выхожу из ванной, Вовы в комнате нет. Со смесью облегчения и разочарования я забираюсь под одеяло, потягиваюсь и сладко зеваю. Он, конечно, возвращается, с новой тарелкой еды, но я уже не способна воспринимать окружающую действительность.
— Не спи. Скоро Новый год. Ты не веришь в приметы о том, что как встретишь Новый год, так его и проведешь? Как ты хочешь встретить? Сонной и голодной? Или…
Его рука скользит под одеяло, по моей ноге — и я снова вспыхиваю, впрочем, тут же прячась от горячих дразнящих касаний.
— Понятно, — усмехается Никольский. — Шампанское хочешь?
— Хочу, — вздыхаю я. — Но не хочу вставать.
— Как хорошо, что я предусмотрел такой вариант.
Он протягивает мне глубокий бокал со вставленной в него трубочкой. Можно пить даже лежа и, по ощущениям, так пузырьки еще сильнее бьют в голову. Я почти засыпаю, у меня едва открыты глаза, а в голове совершенный туман. Каким-то краешком сознания я слышу салюты в отдалении, но сил на то, чтобы подняться и праздновать, уже нет. Даже сил сопротивляться, когда Вова ложится рядом и, как плюшевого мишку, притягивает меня к себе, не остается.
Тем более что в его руках удивительно тепло, спокойно и приятно. И дыхание греет затылок, а саднящая спина успокаивается от прикосновения прохладной после душа кожи.
Я продолжу сражаться с ним завтра. Сегодня я просто хочу немного отдохнуть.
Из сладкого и крепкого сна выныриваю с трудом и сначала не понимаю, почему вдруг проснулась. Потом замечаю, что стало прохладнее, открываю глаза и вижу пустую вторую половину постели. Тело еще помнит крепкие объятия, а вот в реальности их уже нет и хоть я должна с облегчением выдохнуть, я чувствую разочарование. Часть меня надеялась, что утром Машка проснется — и вместе с отцом будет разбирать подарки, как и хотела. Но серьезный бизнес не оставляет шансов на счастливые каникулы.
Слышу шаги, и Никольский входит в комнату. На нем белоснежная, идеально отглаженная, рубашка, темно-серый пиджак и небрежно накинутый на шею галстук, который он не торопится завязывать.
— Ты уже уезжаешь? — сонно спрашиваю я.
— Да. Метель кончилась, рейс через четыре часа. Ходил к Машке. Спит.
— Счастливый ребенок.
Мне нужно что-нибудь попить и умыться, а потом я отключусь, едва голова вновь коснется подушки. Зевая, я поднимаюсь, еще находясь в полусне и вдруг, проходя мимо Никольского к ванной, автоматически тянусь к вороту его рубашки, чтобы поправить галстук и отдергиваю руку, будто обжегшись. Раздражение, которое неминуемо следует за этим дурацким жестом, всегда ледяной водой окатывает с ног до головы. Новогодняя ночь — не то время, когда я хочу снова это ощутить.
В последний момент его пальцы стальной хваткой смыкаются на моем запястье. Рывок — и я рядом, нестерпимо близко.
— Я могу остаться.
— Не можешь.
— Могу.
— А контракт?
— Да ну его.
— Ты его хочешь. И долго работал. Нельзя бросить все из-за сиюминутного желания остаться.
Уезжай. Володя, уезжай, дай мне продышаться, дай хоть попытаться понять, что происходит и как мне жить с твоим «вернись».
— Ты меня дождешься? Когда я вернусь, ты будешь здесь?
