Глава восемнадцатая
Ксюша
Елка падает в очередной раз, и я устало машу рукой. Да ну ее, надо разобрать и закинуть в шкаф, на самую дальнюю полку. Где были мои мозги, когда я наспех навешала на нее игрушек только с одной стороны? Бедное дерево в один из праздничных дней все же не выдержало и грохнулось на пол, расколотив несколько чудом затесавшихся стеклянных шаров. Приходится ходить по квартире в ботинках и пылесосом вылизывать каждый сантиметр пола.
Именно из-за пылесоса я не сразу слышу звонок. Кого принесло? Верку, что ли? Чувствую, сейчас со мной будут проводить воспитательную беседу…
— Олег? — удивляюсь я, действительно видя его на пороге.
— Привет, — улыбается он. — Впустишь?
— Да, проходи, только не разувайся! Я разбила игрушки и кое-где еще явно есть осколки.
— Я заходил, хотел передать тебе подарок, а тебя не было.
— Я ведь сидела с Машей.
— Да, я так и подумал. Как дела?
Он замечает чемодан и по лицу пробегает тень, а я чувствую противный прилив стыда.
— Ты к нему возвращаешься?
— Я… нет… то есть, я не знаю.
— Но переезжаешь? Если не к бывшему, то куда?
— Это чемодан, в котором бумаги отца. Все барахло, что от него осталось. Хочу освободить, выкинуть ненужное и…
И что? Я и сама не решила. Оттягиваю момент: сначала мне нужно забрать компьютер из дома, затем и вещи, а чтобы забрать вещи, нужен чемодан и недостаточно просто купить любой в магазине или взять у Вовы, нужно освободить именно этот. Чтобы избавиться от напоминаний об отце, покончить с прошлым — и еще миллион пафосных фраз, но по факту я надеюсь, что пройдет еще чуточку времени, и собственная жизнь станет понятнее.
Делаю глубокий выдох.
— Я не решила, вернусь ли. Хочу быть рядом с Машей, Володя предложил комнату и кабинет, я обещала попробовать. Мне нужно посмотреть, получится ли…
Олег невесело смеется.
— Вы решили там общагу устроить? Найдете себе по паре и будете жить блоками, выстаивая по утрам очередь в ванной?
— Ладно, ты прав, звучит по-идиотски.
— Я все понимаю, Ксюш. Не хотелось бы только, чтобы ты снова ко мне загремела. Как тебе в этом доме?
— Сложно. Иногда печально. А иногда хорошо. Маша рада мне.
— Помочь? — Олег окидывает взглядом разрушения.
— Давай.
— А бывший не заревнует? Ты уж прости, вряд ли я проникнусь к нему нежными чувствами.
— Если психанет, это будет однозначный ответ на вопрос, складывать в чемодан вещи или выкинуть его на помойку. Вместе с ключами от дома.
А правда в том, что присутствие Олега избавляет от необходимости думать и сомневаться. Я прохожусь с пылесосом по комнате, пока Олег убирает елку. У него это получается быстро и ловко, а я, когда ставила, исцарапала и расчесала все руки. Потом я делаю кофе и вываливаю на середину, прямо на пол, весь отцовский хлам. Странное чувство возникает, когда я на это смотрю. Сколько же зла он всем сделал! И для части меня остался любящим папой, пусть и очень занятым, сложным и порой холодным, а для части превратился в чудовище. От контраста хочется выть, и я не знаю, как с этим справиться.
— Он был педантом, — говорит Олег, просматривая записи.
— Да. Хранил даже то, что стоило бы уничтожить.
Но я так и не нашла ничего об Азалии или о причинах оплаты ее поездок. А когда попыталась заговорить об этом с Вовой, тут же пожалела и забила. В конце концов, Иванченко и отец мертвы, а мы уже достаточно от них обоих натерпелись. Да и друг от друга…
Письма, счета, выписки. Я все это смотрела миллион раз, но не решалась выбросить, а сейчас ощущаю потребность избавиться от кипы бумажек, сжечь их где-нибудь и как-то примириться с тем, что вся прошлая жизнь оказалась немного не такой, как мне виделась.
Знакомый листочек с выписками попадается на глаза. Я держу его в руках, всматриваюсь в имя Азалии Коваль, а потом разрываю на четыре части и бросаю в мусорный мешок.
— А он тебя любил, — вдруг говорит Олег.
— Что? — Я оборачиваюсь.
Мужчина держит в руках рамку с фото. Оно тоже постоянно попадалось мне на глаза во время разборов бумаг. Ее передали вместе с вещами из кабинета папы, у него всегда стояло мое фото.
— Это выпускной. Я расстроилась из-за прически, из-за того, что папа меня фотографировал. А ему понравилось, как я корчу рожи и из вредности поставил фотку на стол.
— Мне нравится.
— Да. Мне сейчас тоже.
— Оставишь?
— Нет. Выбрось. Тяжело.
— А бумажки тоже выбросить?
— Какие бумажки?
Олег молча показал задник рамки, где из-за картонки, удерживающей фото за стеклом, отчетливо виднелся крошечный уголок какого-то листа. Мне показалось, сердце ушло в пятки, а руки предательски задрожали. Едва не выронив рамку, я отогнула держатели, выбросила картонку и достала небольшой конверт, подписанный совсем не рукой отца…
— Судя по твоему лицу, ты не знаешь, что там.
— Это ее почерк… Даши…
И, кажется, ответы на все мои вопросы. Только неясно, спасительные или губительные. И не лучше ли бросить конверт в мешок, отнести на помойку и забыть, как страшный сон. Только во мне нет такой силы духа, чтобы это сделать.
— Тебя оставить? Давай я приготовлю что-нибудь перекусить?
— Да, если не сложно.
Когда Олег уходит, я сажусь на диван и стараюсь глубоко дышать. Но все равно чувствую дикую слабость, и сердце бьется в бешеном ритме, где-то у горла. Забавно, но мне отчаянно хочется позвонить Вове, чтобы он приехал и прочел это сам. Только странно так делать по отношению к Олегу, да и в делах отца лучше разобраться самой, не причиняя лишней боли никому. Я хотя бы не любила Иванченко.
Внутри снова счета. На переводы, оплату гостиницы. Несколько распечатанных на черно-белом принтере фото Даши возле какого-то здания, напоминающего старую советскую школу. Она не позирует, выглядит взволнованной и уставшей: под глазами залегли темные круги, а… у меня перехватывает дыхание: на ней та одежда, что была в ориентировке. Это снимки с того дня, когда ее убили.
