Счета ни о чем мне не говорят, но вот последний листок — это письмо. Почерк на нем совпадает с почерком на конверте и принадлежит Даше. Мне кажется, словно я подглядываю в замочную скважину за чужой жизнью, но не могу остановиться.
Письмо не для отца, но каким-то образом оно попало к нему в руки. Это не просто письмо, это ключ к бедам, свалившимся на меня. Ключ к боли мужа, которая чуть не убила его и не унесла меня следом. Последнее письмо матери его погибшего малыша. Женщины, которую он любил, и которая не давала полюбить меня.
«Если ты читаешь это письмо, значит, меня нет в живых, потому что в ином случае я бы все рассказала тебе сама.
Вовка… дорогой мой, родной, любимый! Я знаю, что скоро меня не станет. Слишком много о себе возомнила, слишком увязла. Такие, как Соколов, в живых не оставляют. Ты прости меня, Вов… за все прости. Прости, что я тебя обвиняла. Прости, что мучила столько лет. Наверное, я сумасшедшая, безумная идиотка! Если сможешь, родной, прости. Это больно, ты и сам знаешь, насколько больно терять малыша. Я никогда не думала так, как говорила, я жила мыслью о том, что твой ребенок — хоть что-то, что останется в память о тебе. Думала, эта боль меня убьет… так забавно, ведь убьет в итоге то, что от боли избавило.
Я ведь не знала, что стану тобой дышать. Когда знакомилась, думала только о Соколовой… как отобью тебя, а потом брошу и всем докажу, что я в тысячу раз лучше! Что необязательно быть дочкой богача, чтобы влюблять таких, как ты. А потом влюбилась и ты не представляешь, как страшно было без тебя! В какую бездну я окунулась, когда поняла, что ты теперь принадлежишь не мне.
На самом деле я плохо помню годы после того, как ты сказал, что наш Димка умер. Мне кажется, их не было, хотя смутно я вспоминаю, что натворила и отчасти из-за этого мне почти не страшно, хотя я знаю, что за мной уже следят, и что в Москву я не вернусь. Но ты, пожалуйста, живи, дыши и люби кого-нибудь еще, потому что ты это умеешь, ты единственный, кто смотрел на меня так, что хотелось быть лучше.
Ксюха… прости меня, Соколова. Хотя ты уже давно Никольская. Ты сейчас, наверное, письмо мое прочитаешь и скажешь «туда тебе и дорога» и будешь права. Я тебя ревновала… знала бы ты, как ревновала! С самого первого дня… ты не помнишь, я шла в универ, в первый день, я так долго к этому шла! В новом костюме, с надеждой, что клеймо детдомовки не заметят, а ты пронеслась в паре шагов, окатила из лужи и я смотрела, как ты выходишь из машины. Ни дать, ни взять, английская принцесса. Идеальная.
Видела бы ты себя со стороны! Любимая дочурка богатых родителей. В универ — на машине, на обед — в ресторан, с водителем. Я помню, ты как-то прошла мимо меня… я стояла и считала мелочь, размышляя, хватит ли на слойку с сыром, а ты ничего вокруг не замечала… шла, стуча каблучками, по идеальной жизни. Я всегда мечтала быть тобой. И однажды увидела, как Вовка тебя забирает… и вдруг подумала «а если?..».
Иногда я представляла, что мы с тобой сестры, просто давным-давно твой отец оставил меня в детдоме, опасаясь скандала. Порой я верила в это так сильно, что ненавидела тебя еще больше.
До сих пор я ненавижу себя за то, что взяла деньги твоего отца и отпустила Вовку. Но разве может беспризорница устоять перед такими суммами? Я продала свою любовь… не за деньги, а за жизнь сына. Я слишком поздно это поняла.
Ты береги его, Ксюх, люби, потому что я не смогла, а ему надо, понимаешь? Его вообще никто не любит. А ты бы смогла, наверное. Мне хочется верить, что смогла бы. Мне так легче.
Простите оба. И… помогите мне в последний раз, ладно? Я уйду, а вы помогите. Наверное, не заслужила, но наш мальчик ведь не должен отвечать за мои преступления, правда? Найдите его. Не растите… если не сможете, не забирайте, но дайте ему хоть что-нибудь, чего не было у меня! Чтобы он вот так не смотрел на сытую жизнь… чтобы не ненавидел и жил.
Димку спасите. Я за него жизнь отдаю. И знаешь, Вов… ничуть не жалею. Если ты обо мне еще что-то помнишь хорошее… не грусти, ладно? Я буду спать спокойно».
Письмо не заканчивается, но обрывается, только краешки букв, явно написанных в спешке, виднеются на потемневшем от времени обрыве.
— Господи, папа, что ты натворил.
Меня трясет, слезы градом падают на ковер, на письмо, оставляя круглые пятна на выцветшей бумаге.
— Ксюш? — Олег высовывается из кухни. — Ты в порядке?
— Нет, — отстраненно качаю головой. — Нет, я не в порядке. Я… не… твою ж мать. Почему меня материться не научили? Сейчас бы очень пригодилось.
— Мне не нравится твой цвет лица. Дай-ка я тебе пульс померяю.
Но я отмахиваюсь, сейчас все это не имеет значения. Лихорадочно копаюсь в кипе бумажек, пока не нахожу черно-белое фото.
— Вот! Мне надо понять, где это снято! Можно это как-то сделать?! Я готова сравнивать фотографии всех детских домов страны, пока не найду этот!
— Тихо, спокойно. Можно все. Только давай для начала мы пойдем на кухню, где ты поешь и расскажешь, что с тобой приключилось, и что ты там нашла, в этом конверте. Хорошо?
Олег разговаривает со мной, как с ребенком, а я слишком возбуждена и шокирована, чтобы пытаться доказать, что со мной все в порядке. Тем более, что это не так. Я не в порядке. Я стою на пороге психоза, мне кажется, что из-под ног выбили почву, что весь мир исказился, превратился в королевство кривых зеркал.
— Садись. Ешь.
Жую бутерброд, но не чувствую вкуса, машинально отпиваю мятный чай. Олег терпеливо ждет, пока я съем хотя бы половину, а потом говорит:
— Рассказывай. Все и с начала. Иначе я не буду тебе помогать, пойдешь к своему Вове.
— У него была девушка, Даша. Мы учились на одном факультете, и она меня ненавидела. Чтобы досадить, закрутила роман с Никольским. Мой отец заплатил ей, чтобы она его бросила, а Даша вернулась беременная. Ее ребенок умер в больнице, Даше сорвало крышу и она изводила Вову. Он возненавидел меня за то, что я сказала о Даше… о ее смерти. Потому что узнал, что ее убил мой отец.
— Зачем твоему отцу убивать ее?
— Раньше я думала, что ради меня. Чтобы не рушить мой брак, чтобы оградить меня от любовницы мужа. Извращенная и жестокая забота…
— А сейчас?
— Он знал о ребенке. Знал, что Даша вернулась. Следил за ней и наверняка был готов действовать. Папа как-то… я не знаю, заплатил кому-то или что-то сделал, чтобы ребенка Даши отдали в детский дом, а ей и Володе сказали о его смерти. Даша тронулась умом, а потом вдруг узнала, что Дима может быть жив… наверняка пошла к папе, чтобы потребовать вернуть его. А папа испугался и убил ее.
— А имя? Ты говорила, она сменила имя.
— Сейчас мне кажется, что это сделал он, чтобы запутать следы. Сделать вид, что эксцентричная девица сменила имя и свалила в Европу на деньги богатого любовника. Если бы не Вова, ее бы, может, и не опознали… или не нашли.
