Я не замечаю, что глаза снова на мокром месте, а вот директор — да.
— Это он? — тихо спрашивает она.
— Да.
— Похож на нее?
— Не на нее. На отца. Копия.
— Тогда общайтесь. Только помните об уговоре. Поверьте, Ксения, вы не готовы принимать сейчас какое-либо решение.
Она закрывает за собой дверь, а я силком заставляю себя приблизиться.
— Привет, — говорю охрипшим голосом.
— Привет.
— Что ты рисуешь?
— Маму.
— О… красивая.
— У нее теплые руки.
Дима отставляет в сторону карандаш и смотрит на меня.
— А у вас теплые руки?
— Я не знаю. Сейчас да. А когда пришла с мороза, были очень холодные.
— Это не то, — серьезно отвечает мальчик. — Теплые руки — это когда прикасаешься, а человеку тепло. Даже если сама рука холодная. Понимаете?
— Наверное.
— Вы не подумайте, что я выпендриваюсь. Меня часто показывают. Как кто-нибудь приезжает, так сразу наряжают и выводят. Только никто не берет.
Господи, почему этот ребенок говорит о себе, как о собаке?
— Почему?
— Слишком большой. Психологи не рекомендуют, будет много проблем.
— А сам что думаешь?
Пожимает плечами.
— Я привык. Вы меня тоже не возьмете.
— Почему ты так думаешь?
— Я вас напугал. Что говорю правду и как взрослый. Нянечка всегда ругается.
— Нет. Не напугал. Просто… у вас здесь очень грустно. У меня есть дочка и однажды мне не разрешали с ней видеться… это место напоминает о тех днях.
— А если у вас есть дочка, то зачем вы смотрите детей?
— Я просто пообещала одной девушке, что обязательно кому-нибудь помогу. И хочу сдержать обещание. Но мне запретили о нем рассказывать, так что ты, пожалуйста, никому не говори, хорошо?
Дима долго смотрит на меня. Изучает, о чем-то думает, болтая ногой.
— Вы красивая.
— Спасибо.
Он вдруг протягивает руку и с интересом трогает прядь моих волос, выбившуюся из хвоста.
— На вишню похожи.
Владимир
Сейчас ебанет.
Слов других нет, я нутром чувствую, что скоро шарахнет по всем фронтам, потому что иначе не бывает. Не бывает, чтобы все было хорошо, обязательно в только-только складывающуюся жизнь влезет кто-то и все перевернет. Иногда это даже я сам.
На работе сосредоточиться не выходит, хотя на январских вообще сложно чем-то заниматься, народ еще в праздничных загулах и заниматься чем-то серьезно нет смысла. Обычно в это время я разгребаю накопившиеся мелочи, а сейчас смотрю всякую ерунду. Путевки к морю, недвижку, новые ресторанчики в центре. Оно как-то успокаивает. Еще бы кофе с чем-нибудь крепким и терпким, можно диван дома, Машку, возящуюся на полу с конструктором и Ксюху, ругающуюся на разбросанные детальки.
Домой хочу, в общем. Но сейчас дома никого. Вишня уехала домой, разбирать вещи, Машку Женя забрал на елку. Пустой холодный дом, в котором кофе — и тот кончился.
От ленты с привлекательными пляжными пейзажами меня отвлекает звонок.
— Папа?
— Узнал, богатым не буду.
— Какая трагедия.
— Не ерничай. Я по делу. Хочу отправить Настасью на море через месяц, врачи разрешили. Ей надо развеяться. Возьми ее с собой, а?
— Я, вроде, не собирался на море.
А сам кошусь на экран и почти готов искать в кабинете скрытую камеру.
— Да я так подумал, вы вроде с Ксюшей сошлись. Вывез бы ее куда-нибудь, девка натерпелась. И Настю…
— Ага, то есть ты хочешь навесить на Ксюху Машку, меня и еще и Настю. Вообще я наоборот думал отправить к вам ребенка и свалить с женой на море. А не всем табором туда припереться.
— Вовка, ты в кого сволота-то такая? — беззлобно бурчит отец.
— Ладно. Я поговорю с Ксюхой. Но обещать ничего не буду. И ты уверен, что Настя придет в восторг от поездки?
— Я уже ни в чем не уверен. Но что мне еще делать? Ей надо отвлекаться. Наверстывать упущенное, делать то, что не могла делать раньше. Поехать на море, съесть кучу сладкого, спать до обеда. Психолог, реабилитация, адаптация — у нее сплошные больницы теперь.
Я молчу, думая, что вряд ли Настя обрадуется морю, которое не сможет увидеть. А просить Вишню отогревать еще и мою сестру слишком уж нагло даже для меня. Но понятия не имею, как еще можно помочь Настьке. Если только переждать, пока ее отпустит, пока зверь внутри не перестанет выть от боли и не справедливости, не успокоится и позволит подойти.
— Поговорю.
— Тебя можно поздравить? С гордостью решил созданные собой же проблемы?
— Еще в процессе.
— Дом будешь продавать?
— Купи, а?
Отец смеется, а я слышу в трубке сигнал второй линии и, мельком глянув на номер, быстро прощаюсь:
— Все. Супружеский долг зовет.
— Ты в разводе.
— Ненадолго.
Ксюха вряд ли будет звонить с каким-нибудь обычным «купи кофе по дороге». Мне кажется, я сейчас услышу что-то вроде «Знаешь, я подумала, что нам не стоит съезжаться». Или «Олег сделал мне предложение, будешь свидетелем?».
— Привет. — Голос у нее очень странный, и я напрягаюсь еще сильнее.
— Привет. Ты уже дома?
— Нет, я… м-м-м… здесь возникли дела. Слушай, Вов… ты не сможешь попросить Женю отвезти Машу к дедушке на денек, а сам приехать за мной… ну в общем далеко.
— Ксюш, что случилось? У тебя голос, как будто ты увидела привидение.
— Нет… нет, все в порядке. Просто я разбирала бумаги отца, и нашла много неприятного. А потом все так получилось, я поехала кое-что проверить, и автобусы уже не ходят, налички нет, банкоматов тоже… в общем, я здесь сижу в кофейне, пью противный латте и очень хочу, чтобы ты ко мне приехал.
Меня не покидает ощущение, что Вишня врет. Так, как всегда делает: неумело, испуганно, поспешно. Что с ней случилось за несколько часов одиночества? Если бы хотела послать меня далеко, вряд ли просила бы приехать, если разбирала бумаги отца… одни боги ведают, что она могла там найти и в какое душевное состояние ее это привело.
— Конечно, сейчас приеду. А Машку зачем папе отдавать?
— Так… хочу с тобой серьезно поговорить и чтобы Маша всего этого не слышала.
Блядь. Бля-я-ядь. Хочется перевернуть стол и швырнуть телефон в окно, потому что ребенка не отсылают из дома, когда хотят сообщить о счастливом возвращении. И можно сделать вид, что мозгов совсем не осталось и подумать, будто Вишня хочет отметить возвращение бурной ночью, но на самом деле я в каждом ее слове вижу приговор.
