— Но твой отец… он же сказал мне о Маше, он же не мог не знать?!
— Старый интриган. Он надеялся, что ты раскрутишь историю с Иванченко.
— Вова… я тебя очень прошу. Пожалуйста! Попроси папу больше не спасать ничьи семьи, ладно?
— Хорошо. Ты сможешь мне поверить? В то, что я тебя не обижу?
— Я попробую. Только не ври мне больше… если не полюбишь — так и скажи. У нас теперь двое детей, мы не можем ошибаться.
А целоваться можем. И впервые за долгое время это поцелуй без сомнений и обязательств. Он просто целует, я — просто отвечаю, мне не нужно уходить, а он не борется с собой и окружающим миром. От всего этого целоваться до ужаса приятно, и я совсем не протестую, когда горячие руки расстегивают пуговички платья, проникают под плотную ткань и обхватывают грудь, а пальцы словно невзначай дразнят напрягшийся сосок.
— Ксюш… я передумал насчет «не сегодня».
Я уворачиваюсь от поцелуя, фыркаю, глядя на удивленное лицо Никольского и говорю:
— Идем в душ. Я замерзла. Что у тебя с отоплением?
— Маша пролила какую-то пену для ванн, и Женя открыл все окна. Идем. Душ мне нравится.
Вот он, семейный секс: меня бьет мелкая дрожь от предвкушения, пар от горячей воды в душевой скрывает очертания обнаженного идеального мужского тела, при взгляде на которое я испытываю непреодолимое желание прикоснуться. И в перерывах между весьма успешными попытками меня раздеть, пристраиваю радионяню на видное и слышимое место.
Струи воды стекают по лицу, я ничего не вижу несколько минут, пока не удается протереть глаза, и это очень необычные минуты. Когда все чувства обостряются, когда перед глазами нет картинки, и только дело дает представление о происходящем. Передает в мозг сигналы о прикосновениях, доносит хриплый шепот, в котором я не разбираю слов из-за шума воды и стука сердца.
— У нас с тобой столько всего впереди. Мы столько не пробовали… и я могу научить тебя таким интересным вещам…
— Например? — Я щурюсь от яркого света, мне хочется полумрака, но идти до выключателя влом.
— Игрушки… интересные отели…
Его рука скользит по талии на ягодицу, останавливаясь рядом с чувствительно набухшими складками.
— Некоторые способы…
А я цепляюсь за его татуировку, пальцем повторяю контуры узоров, прикасаюсь к разгоряченной коже, испытывая приятное удовлетворение от воздействия нехитрой ласки: зрачки Вовы почти черные, грудь тяжело вздымается.
— Почему она тебя так цепляет? — спрашивает он, имея в виду тату.
— Не знаю. Она тебе идет. И я тоже хочу.
— Размечталась.
— Только не такую… поменьше, чтобы в садике не засмеяли.
— Ксюха…
— Что, домашний тиран? — смеюсь я. — Будешь заставлять красить волосы в твой любимый цвет, запрещать пирсинг, тату и ботокс?
— Просто не хочу, чтобы тебе было больно.
Ком в горле мешает говорить, и я снова прячу лицо под горячими струями воды.
— Научи меня чему-нибудь, — наконец говорю, открывая глаза.
Мне хочется еще капельку власти. Самую малость, чтобы еще раз поймать удовольствие, которое зависит только от меня. Сейчас это кажется важным. Вообще дарить удовольствие тому, кто очень нужен — особое удовольствие, совершенно другое, нежели получать или подводить к черте друг друга одновременно.
Я бы не решилась на это, если бы Никольский так не смотрел. Если бы не вернулся ко мне. Почему-то кажется, что это именно он вернулся, потому что чудовище, которое топталось по моему сердцу осенью, это не тот человек в которого я влюбилась и не тот, которого люблю сейчас. И плевать на него, пусть остается в своей бездне, оставив нас в покое.
Мелкими поцелуями покрываю влажную кожу, черные узоры на ней, спускаюсь по груди к животу и ниже, опускаясь на колени.
— Не смотри на меня так, пожалуйста, — прошу, чувствуя, как заливаюсь краской.
Хорошо, что в душе можно списать румянец на горячий пар.
— Как?
— Как будто боишься, что я сейчас достану кетчуп и начну тебя пожевывать.
— Просто я так часто об этом фантазировал… что теперь боюсь услышать звук будильника. Ты не представляешь, как мне хотелось, чтобы ты коснулась языком…
Теперь у нас новая игра: я повторяю то, что он говорит, подводя к тому моменту, когда говорить уже не получится. На самом деле я делаю это впервые и ужасно нервничаю, но уже научилась ловить реакции и с каждой секундой обретаю уверенность. Мне нравятся пальцы в моих волосах, тяжелое дыхание, стекающая по спине вода.
Неожиданно Володя отстраняется, заставляет меня подняться и прижимает к стенке кабинки.
— Хватит для начала… я так не могу… ты меня убьешь.
— А мне понравилось… — тихо говорю я.
— Ксюша-а-а…
Он медленно проникает в меня, вжимая в запотевшее стекло, впивается в губы, забирая остатки дыхания.
— Я тебя так люблю… — шепчу уже где-то на краешке сознания, цепляясь за обнаженные плечи, чувствуя мощные толчки и приближение оргазма. — Ты не представляешь, как сильно.
— Не представляю. Вишня-я-а-а… я без тебя жить не хочу. Это какая-то одержимость. Я никогда такого не чувствовал.
Никогда… это слово впечатывается в мозг, а меня одновременно накрывает наслаждением. Вырывается протяжный стон, я всхлипываю, потому что телу никак не дадут успокоиться: прерывистые нарочито грубые ласки клитора сопровождаются новыми и новыми спазмами, внизу живота разливается тепло. Мы снова забыли о предохранении, и это уже даже не пугает.
Наверное, именно сейчас до меня доходит: я действительно вернулась. Готова делить с этим мужчиной постель, дом, жизнь, душу. Готова всматриваться в его глаза, боясь снова услышать «мне плохо», которое так долго предпочитала не замечать. А в ответ меня встречает не раздражение, а что-то, чего раньше в глубине темных глаз не было. Очень похожее на любовь, но я боюсь о ней думать. Не сейчас… не когда жизнь переворачивается с ног на голову.
Потом мы валяемся в постели. Я не уложила и не высушила волосы, наутро встану в образе Бабы-Яги, а Вовка словно нарочно перебирает пряди, добавляя прическе беспорядка. У меня нет никаких вещей, я так и не забрала ничего из дома, поэтому лежу в его рубашке. Окутанная родным знакомым запахом.
— Поспи немного. Завтра много дел.
— Я съезжу с утра к Маше и Настюшке. Проведаю, как они, заодно поговорю с Машей и постараюсь ее подготовить.
— Поговори с Женей. Он хороший детский психолог, подскажет что-нибудь.
— Хорошо.
Сквозь сон, проваливаясь в сладкую дремоту, я слышу голос Вовы:
— Ксюш… выйдешь за меня? Второй раз?
