Закрываю глаза. Еще несколько ударов — и я слышу выстрел, он оглушает, но… не убивает. Я больше не чувствую у головы дуло пистолета, пытаюсь подняться и обернуться, но ничего толком не понимаю. На пустыре какая-то суматоха, словно из ниоткуда появляется еще одна машина. Царев прячется за массивной бронированной дверью, а ко мне спешит какой-то мужчина в черном, хотя он скорее парень — выглядит очень молодо.
— Быстро! — говорит он мне. — Идем!
Поднимает на ноги и тянет в сторону, к лесу, где можно укрыться от выстрелов и хаоса. Я ищу глазами Вовку, но не могу рассмотреть ни одну из черных фигур. Кроме той, что несется к нам, поднимая руку с оружием.
Парень толкает меня в сторону, прямо на ствол поваленного наполовину промерзшего дерева. От удара из глаз сыплются искры, а пространство вновь наполняется звуками выстрелов и руганью. Потом все стихает. Я лежу на земле, прислушиваясь к дыханию, тело отказывается подчиняться, и мир кружится, словно меня усадили на карусель и хорошенько подтолкнули.
— Леха, ну ты нахрена мне жену в дерево-то кинул, блядь?! — слышу я.
— Да я чет эта… не заметил как-то… да Владимир Борисыч, ну там не до сосны было!
— Ксюх…
Меня кто-то поднимает, ставит на ноги — и кружиться все вокруг прекращает.
— Ты как? Больно? Бля, Леха…
— Это не он, — с трудом говорю я, имея в виду ссадину на скуле.
— Ксюха, дурочка ты моя, ну как ты с Царевым-то связалась?
Я всхлипываю, прижимаюсь к груди мужа, и накрывает истерикой. Слез нет, наверное, замерзли, просто очень сильно трясет и тошнит. Я верчу головой, пытаясь рассмотреть тех, кто снует по поляне и натыкаюсь на пустой стеклянный взгляд Царева и кровь на лбу…
— Тихо, — Вова отворачивает меня от машин, — не надо туда смотреть. Ксюшка… ну ведь в последнюю минуту же!
— Как ты меня нашел?
— Я слежу за всеми машинами. Увидел, что вы свернули не туда, и вместе с парнями поехал следом.
— Вов… — поднимаю голову. — Я тебе должна кое-что сказать… Царев ко мне приходил, когда мы с тобой… ну, когда я виделась с Машей по пятницам. Предлагал подставить тебя и взамен получить опеку над Машей. Я слила его твоему отцу, думала, он погиб, а он…
Вовка ругается сквозь зубы, и руки за моей спиной сжимаются крепче.
— С отцом я сам поговорю.
— Знаешь… я теперь знаю, что она чувствовала. Когда ее убили. О чем думала, знаю. Только ей не предлагали позвонить и тебя предать… просто убили, чтобы мне жилось получше.
— Он предлагал тебе позвонить? Ксюша! Ну почему ты не послушалась?! Почему не позвонила? А если бы я не следил за машиной? Ты соображаешь, что могло бы случиться?! Где твоя логика вообще?!
— Ты у меня спрашиваешь про логику? — Я нервно смеюсь, то ли от шока, то ли от облегчения. — Я так испугалась, Вовка, ты не представляешь.
— Хорошо, что на этот раз я успел.
Я тянусь к нему, чтобы поцеловать, забыться в накатывающей теплоте, в аромате знакомого парфюма, почувствовать удивительно реальное и будоражащее ощущение губ. И вдруг замечаю, как Никольский морщится от боли, а потом вижу на своей белой шубе красные следы.
— Вова! У тебя кровь! — ахаю я.
— Царапина, — сквозь зубы говорит он.
Но затем пошатывается и тихо стонет.
— Вызовите врача! — кричу я.
Леша тупо смотрит на меня, не понимая, что делать.
— Да позвони ты хоть кому-нибудь! — почти рычу и, наконец, парень выходит из ступора.
Дальнейшие события смешиваются в одно огромное и очень смутное воспоминание. Вот мы идем к машине, потому что вызывать скорую на поляну с трупами нельзя. Вот я всматриваюсь в бледное лицо мужа и умоляю всех богов, которые только существуют на свете, чтобы с ним все было в порядке. Смотрю на пропитавшуюся кровью рубашку, и меня трясет от ужаса и осознания, что вот сейчас, в этот момент, я могу его потерять.
В голове бьется эгоистичная и страшная мысль: самой умирать проще. Все кончается в один миг и нет всепоглощающего страха остаться одной. Как же сильно я люблю его! Неужели не имею право на счастливый конец?
Потом помню скорую, мигалку, вой сирен и укол в вену, после которого отключаюсь почти мгновенно. Перед тем, как заснуть, думаю: а вдруг мне все это приснилось? И сейчас я проснусь в больнице провинциального городка, после того, как скорая увезла меня без сознания отеля. И не было никакой любви, не существовало ни Димки, ни Царева.
Да шло бы оно все к черту. Закрываю глаза и с облегчением проваливаюсь во тьму.
Глава двадцатая
Ксюша
Когда просыпаюсь и вижу Олега, то с визгом сажусь на постели. Он делает круглые глаза и на всякий случай отсаживается подальше.
— Ксюха… я сейчас задам непрофессиональный вопрос, показывающий всю мою некомпетентность. Ты чего орешь?
Оглядываюсь, тяжело дыша, и отпускает: вокруг — стены больничной палаты частного медцентра. Букет цветов на тумбочке, стакан с водой, большой телевизор напротив койки, пульт управления, кнопка вызова медсестры. Я не в прошлом, я просто загремела в больницу.
— Что со мной?
— Ничего, просто нервный срыв. Ты проспала сутки под лекарствами, я пришел на осмотр.
Сердце стучит и с каждым ударом восстанавливает воспоминания. Удар — Димка. Удар — Царев посреди леса. Удар — Вовка обнимает меня. Удар — кровь на шубе, на руках, на рубашке и сидении машины…
— Что с ним? Он жив?
— Жив. Ничего с ним не будет, жизненно важные органы не задеты. Потерял крови, очень надеюсь, что еще и корону где-нибудь забыл. А ты давай-ка, подползай — и будем осматриваться. Руку дай. Что болит?
Прислушиваюсь к ощущениям.
— Челюсть. Голова. Нога.
— Челюсть — ушиб, голова — сотряс, нога — растяжение. Пульс повышенный, давление в норме. Так-с, Никольская Ксения Валентиновна. Сейчас придет медсестра и возьмет кровь. Не пить!
Я послушно ставлю на тумбочку стакан, за который уже ухватилась.
— Не есть. Сдать кровь и все, что велит медсестра. И еще вот тебе список всяких обследований. Узи, экг, эхокг, мрт шейного отдела, консультации окулиста, невролога, вертебролога, лора…
— Лора-то зачем?
— А мне не нравится, как ты носом дышишь. У тебя перегородка нормальная?
— Олег, я здорова! Ну… то есть, немного помята, но полежу день-два — и все пройдет! Мне надо домой!
— Размечталась, твой свекр сказал, чтобы тебя обследовали от и до. Так что дня три у нас пролежишь, а то и до понедельника.
