Однако благодаря Статьям Конфедерации американское общество получило также институциональные средства, позволявшие организовать сопротивление проекту государства, предложенному федералистами: таким средством, например, был отказ ратифицировать Конституцию в законодательных собраниях штатов. Эти институциональные ограничения никуда не исчезли и после ратификации, поскольку, согласно Конституции, законодательная власть оставалась мощным ограничителем исполнительной власти, в том числе и федеральной администрации.
Степень народной мобилизации и уровень организованности общества уже сыграли центральную роль в Войне за независимость, подогреваемой нежеланием простых людей подчиняться британской колониальной политике. И те же особенности американского общества привлекли внимание Алексиса де Токвиля – молодого французского интеллектуала, который путешествовал по стране полвека спустя. В своем шедевре «Демократия в Америке» Токвиль замечает:
Ни в одной стране мира принцип объединений не использован настолько успешно или настолько щедро не применим к великому множеству различных объектов, как в Америке.
И в самом деле, это была настоящая «нация объединителей», и Токвиль восхищался
чрезвычайным мастерством, с которым ее обитатели предлагали свои усилия по достижению общей цели многим великим людям и получали с их стороны согласие преследовать эту цель.
Столь мощная традиция социальной мобилизации позволила обществу США сказать свое решающее слово по поводу того, каким быть американскому Левиафану. Даже если Гамильтон, Мэдисон и их соратники вдруг решили бы построить более деспотическое государство, общество этого не позволило бы. Итак, федералистов убедили ввести Билль о правах и другие средства ограничения их собственной власти, чтобы сделать проект построения государства более приемлемым для тех, кому предстояло «передать свою волю» Левиафану. Федералисты вовсе не были в восторге; Гамильтон осуждал «чрезмерность демократии» и предлагал, чтобы президент и сенаторы исполняли свои обязанности пожизненно (вполне понятная идея, поскольку федералисты считали, что именно они сами и будут контролировать Левиафана).
Этот второй столп государства критически важен. Мало того что он изначально не дал Америке направиться по деспотическому пути: благодаря порожденному им балансу сил государство оставалось обузданным даже тогда, когда оно со временем стало еще более мощным (и, как мы увидим в дальнейшем, в некоторых отношениях эти узы были, пожалуй, даже слишком эффективными на протяжении следующих двух столетий – особенно когда дело касалось роли государства в предоставлении защиты и равных возможностей для всех его граждан).
Американское государство 1789 года было намного более слабым, чем современное, – в некоторых отношениях его даже можно назвать рудиментарным. Оно имело крохотный бюрократический аппарат и предоставляло очень мало общественных услуг. Оно даже не мечтало о регулировании монополий или о системе социального обеспечения, и оно не считало равными всех своих граждан – уж точно не рабов и не женщин. Таким образом, ослабление клетки норм, в которой находились многие американцы того времени, определенно не входило в число его приоритетов.
Сегодня мы ожидаем от государства гораздо большего в том, что касается разрешения конфликтов, регулирования, социального обеспечения, общественных услуг и защиты индивидуальной свободы от любого рода угроз. И то, что все это предоставляется государством, есть следствие эффекта Красной королевы. Если бы все, на что было способно общество США в то время, было, так сказать, высечено в камне, если бы новорожденному государству раз и навсегда были заданы жесткие рамки, то мы сегодня не пользовались бы многими преимуществами современного государства (и, конечно, не страдали бы от некоторых проявлений его непреклонности). Но вместо этого американское государство последние 230 лет эволюционировало, а вместе с ним менялись его возможности и его роль в обществе. В ходе этого процесса оно научилось лучше откликаться на пожелания и потребности своих граждан. Причина подобной эволюции заключается в том, что узы, которыми было оковано государство изначально, позволяли обществу сохранять уверенность в том, что если общество будет сохранять определенную бдительность, то государственный Левиафан, даже продолжая увеличивать свою мощь, не станет полностью неподотчетным и не обратит к обществу свое страшное лицо. Узда, накинутая на Левиафана, позволяла обществу всерьез рассматривать вопрос сотрудничества с государством. И точно так же как американцы конца XVIII века не полностью доверяли Мэдисону с Гамильтоном и требовали от них гарантий, так и современное общество не полностью доверяет тем, кто стремится увеличить мощь и полномочия государства. Общество готово пойти на это только при условии, что параллельно будут увеличены возможности общества контролировать государство.
Последующее развитие отношений между государством и обществом США в XIX столетии шло по тому же извилистому, непредсказуемому пути Красной королевы, который мы уже наблюдали на примере Афин. По мере централизации и упрочения государства, по мере того как оно все сильнее вторгалось в жизнь людей, общество пыталось упрочить свой контроль над ним. Хотя подобную динамику мы наблюдаем во многих аспектах американской политики, крупнейшим противостоянием такого рода были разногласия между северными и южными штатами по вопросу рабства, из-за чего в Конституцию и было включено так много нежелательных компромиссов.
Это противостояние вылилось в один из самых кровопролитных конфликтов XIX столетия, который разразился, когда семь южных штатов (из 34 на тот момент) объявили о своем выходе («сецессии») из США и образовали Конфедеративные Штаты Америки. Это произошло после вступления в должность президента Авраама Линкольна в 1861 году. Федеральное правительство не признало эту сецессию, и 12 апреля 1861 года началась Гражданская война между Союзом («Севером») и Конфедерацией («Югом»). За четыре года война разрушила большую часть транспортной системы, инфраструктуры и экономики Юга и унесла 750 000 жизней. После окончания войны произошел огромный сдвиг в балансе сил и могуществе элит, особенно на Юге, поскольку были освобождены рабы (Тринадцатая поправка в Конституцию) и признаны их гражданские права (Четырнадцатая поправка), в том числе избирательное право (Пятнадцатая поправка).
Но на этом серия реформ не закончилась. В ходе так называемой Реконструкции Юга, продлившейся до 1877 года, положение бывших рабов укрепилось благодаря их включению в экономическую и политическую систему (и они принялись автивно участвовать в ней, массово голосуя и избираясь в местные законодательные органы). Правда, в период так называемого Искупления (The Redemption), когда войска северян покинули южные штаты, бывшие рабы снова оказались фактически бесправными: они вынуждены были существовать в рамках аграрной экономики с низкой оплатой труда и снова подчиниться различным формальным и неформальным ограничениям. Кроме того, они нередко становились жертвами репрессивных практик, включая убийства и суды Линча со стороны местных «наблюдающих за порядком» организаций, таких как ку-клукс-клан. Маятник вновь качнулся в противоположном направлении – в сторону ограничения власти местных элит и защиты наиболее бесправных слоев южного общества – только после того, как в середине 1950-х годов набрало силу движение за гражданские права. (И, конечно же, мы вовсе не находимся в конце истории, поскольку эволюция американской свободы продолжается.)
