Тем не менее основной силой, задающей направление китайской экономики, в итоге стало влияние сверху вниз. Согласно Дэн Сяопину, политическая власть должна была сохраниться в руках Коммунистической партии, с большим, чем при Мао, упором на мораль. В действительности наблюдается поразительная параллель между меритократическим принципом, согласно которому Компартия привлекает к управлению государством лучшие таланты, и имперской бюрократией более ранних империй, также привлекавшей к управлению государством лучшие умы Китая. Под руководством партии эта система должна была создать достаточно пространства для развития экономики. В каком-то смысле она сработала блестяще. Китай стал второй по величине экономикой мира, и его эффектный рост – в среднем 8,5 процента с 1978 года – предмет зависти любого мирового лидера.
Также невозможно отрицать тот факт, что значительно улучшились экономические возможности и стимулы. Китай стал обществом предпринимателей, и несколько основателей и менеджеров самых успешных китайских корпораций, включая Джека Ма из «Алибабы», происходят из скромной среды провинциальных городов (девять из десяти китайских бизнесменов родом из провинциальных городов, и только один родом из одного из шести крупнейших городов – Пекина, Шанхая, Гуанчжоу, Шэньчжэня, Чунцина и Чэнду). Китай точно не смог бы достичь подобного уровня развития за четыре десятилетия без такого расширения возможностей и стимулов. И все же это деспотический рост под эгидой государства и в зависимости от прихоти государства; невозможно быть уверенным, что моральное лидерство Коммунистической партии всегда будет указывать в направлении продолжительного экономического роста. Всегда есть вероятность, что необузданной властью воспользуются для личной выгоды и уничтожения потенциала экономического роста. То, как использование власти в личных целях может подорвать инициативы, иллюстрирует закрытие рынка Сюшуй в Пекине в 2004 году. Это был процветающий рынок под открытым небом, спонтанно образовавшийся в 1985 году, когда правительство ослабило регуляцию торговли и рынков. К 2004 году он стал одной из самых оживленных торговых точек города; его ежедневно посещали от 10 до 20 тысяч человек, а оборот составлял 12 миллионов долларов. В том же году чиновники решили закрыть рынок и перенести его в закрытое место. Новое место построил и владел им новый предприниматель с нужными политическими связями, который выставлял на аукцион право заниматься коммерцией на этом рынке. Одна из ставок достигала 480 тысяч долларов. По сути, подобно тому как императоры династии Мин поступили с торговцами солью, чиновники экспроприировали имущественные права старых держателей палаток и перевели их в нечто совершенно другое. Нет причин не предполагать, что некоторую выгоду получили и представители местной администрации.
Другой недавний пример того, как политические факторы блокируют экономическую деятельность, – пример «поселковых и деревенских предприятий» (ПДП). ПДП были инновацией в 1980-х годах и представляли собой преимущественно частный бизнес, но часто во владении местных чиновников. Предпочтительное среди экономистов объяснение успеха такого устройства заключалось в том, что в силу несовершенства китайских институтов, коалиция с местными чиновниками позволяет предпринимателям защищать свои права на собственность. Но начиная с середины 1990-х ПДП начали приходить в упадок, а к следующему десятилетию полностью исчезли. Причиной тому, по всей видимости, стал не естественный переход к более эффективной экономике, а тот факт, что национальные политики сделали выбор в пользу более крупных государственных предприятий, которым не нужно конкурировать с преимущественно сельскими ПДП. ПДП было приказано сосредоточиться на сельских делах, и им ограничивали кредиты. Их вытеснили политическим решением. Это лишь одна из граней более общей проблемы – права на собственность в Китае до сих пор определяются политикой, и там нет ни независимой судебной системы, ни попыток применения закона в равной степени к политическим элитам, как это было и в императорскую эпоху. Остается надеяться на то, что моральное лидерство Политбюро КПК или, что лучше, связи с нужными чиновниками не исчезнут слишком резко. Чтобы поддерживать свои права на собственность, предпринимателям приходится становиться частью государства и поддерживать с ним хорошие отношения, точно так же как это делали коммерсанты эпохи Цин. Это помогает объяснить невероятное расширение Компартии в последние двадцать лет. Многие ведущие бизнесмены, включая Джека Ма, – члены партии.
Согласно другой параллели с прошлым, коммунистическое государство продолжает опасаться волнений и политической нестабильности. В 2005 году, когда провинции сотрясало недовольство сельских жителей, Коммунистическая партия ответила на это упразднением налога на землю – примерно так же, как цинское правительство заморозило номинальные суммы земельного налога в 1713 году. Крупной проблемой цинского государства была невозможность собирать достаточно налогов для предоставления общественных услуг. Пока что быстрый экономический рост решал эту проблему и позволял китайскому государству широкомасштабное создание новой инфраструктуры. Но что случится, когда экономический рост замедлится? Компартия построила свою легитимность на продолжительном экономическом росте и на своем моральном лидерстве. Ее нынешний генеральный секретарь Си Цзиньпин любит цитировать Конфуция и сравнивать себя с Полярной звездой. Но все может измениться, особенно если Си Цзиньпина и китайское руководство перестанут почитать так, как они ожидают. Вполне правдоподобна вероятность того, что экономический рост и сопровождающая его социальная трансформация будут объявлены факторами политической дестабилизации и партия сделает крутой поворот в ущерб экономическим переменам, поскольку они будут сочтены политической угрозой. Например, реформы Дэн Сяопина едва не были обращены вспять после протестов на площади Тяньаньмэнь 1989 году; тогда коммунистическая элита порицала экономические реформы и социальные изменения, внесенные ими в продемократическое движение.
Конечно, можно надеяться, что Китай в конечном итоге перейдет к обществу, менее обеспокоенному ростом и порядком, и в большей степени обеспокоенному свободой и большей надежностью. Известный аргумент в социологии, который иногда называют «теорией модернизации», предполагает, что по мере того, как государство богатеет, оно становится свободнее и демократичнее. Можем ли мы ожидать подобной трансформации от Китая? Вряд ли. Почти две с половиной тысячи лет путешествия по деспотическому пути, вдали от коридора, подразумевают, что смена направления вряд ли будет плавной, и любая надежда на «конец истории» в Китае, скорее всего, останется фантазией. (Свидетельства других стран также не поддерживают оптимистический настрой теории модернизации.)
Если модернизация автоматически не порождает свободу, то можно ли надеяться, что модель, установленная Китайской коммунистической партией, обеспечит глубокие инновации в экономике, организованной по деспотическому принципу? Может ли она проводить инновации без свободы? Может ли она направлять ресурсы в такие области, как искусственный интеллект, чтобы получить инновационные преимущества? Исторические свидетельства заставляют предположить, что нет – по крайней мере, когда дело касается разнообразных и продолжительных инноваций. Отсутствие автономного общества и широких возможностей со стимулами не означает отсутствие всякого роста. Китаю удалось достичь быстрого роста, даже если инвестиции и индустриализации основывались на существующих технологиях. Такая ситуация не означает полного отсутствия инноваций и технологического прогресса; об этом говорят как собственная история Китая в эпоху династии Сун, так и ранние успехи Советского Союза. Советский Союз не только взрастил некоторых из лучших в мире математиков и физиков, но и осуществил важный технологический прорыв в ряде областей, в немалой степени в военных технологиях и в космической гонке. Даже Северная Корея, несмотря на ее методы контроля над обществом и экономикой в духе Шан Яна, смогла произвести некоторые высокотехнологичные виды оружия. И все же во всех этих случаях успехи явились ответом на требования государства и следствием сосредоточенности на хорошо поставленных проблемах в узких областях (и в немалой степени благодаря переносу и копированию существующих где-то в другом месте технологий). Разнообразные и продолжительные инновации во многих областях, необходимых для будущего роста, зависят не от решения существующих проблем, но от воображения и придумывания новых. А это требует автономии и экспериментирования. Можно произвести огромное количество ресурсов (и собрать множество данных для приложений с искусственным интеллектом), можно приказать людям работать не покладая рук, но невозможно приказать им быть креативными. Креативность – ключевой элемент устойчивых инноваций, и она критически зависит от большого количества индивидуальных экспериментов, нестандартного мышления, нарушения правил, частых неудач и редких удач – то есть от того, что мы видели в главах 5 и 6 среди бурного, неорганизованного и социально подвижного населения итальянских городов-государств и среди предпринимателей промышленной революции. Но как воссоздать такую среду без политической свободы? Что, если вы в своих экспериментах перейдете дорогу кому-то влиятельному или пойдете наперекор идеям, которые поддерживает партия? Что, если вы нарушите правила? Лучше не экспериментировать.
