По всей равнине разносился грохот пушек. Ветер стих. Мы оба оглянулись, но позади нас землю покрывали лишь вороны да лица, румянец дыма да дымовой столб, уже превратившийся в небосклон.
— Неблагодарный день, — сказал Мельм.
Он имел в виду, что они, его соплеменники, проиграли битву при Золи. Он имел в виду, что последние боевые действия, которые разворачивались у стен, напоминают часовой механизм: иной раз перед тем, как остановиться, он вдруг начинает работать быстрей. Генерал вместе со штабом покинул поле сражения. Войска, конечно, отступали, стягивая фланги к тылу, но еще завязывались стычки между мелкими отрядами: они искали славы, геройской гибели. Граница пролегала в двух милях отсюда. Предполагалось, что вдоль нее стоят новые батальоны сил Альянса. Честь Уртки обязывала кронианцев пересечь ее: если человек хочет в будущем сражаться, он должен остаться в живых, иначе как ему добиться окончательной победы?
Кони шли к одноцветным холмам, пересекая землю, на которой потерпели поражение кронианцы. Посыпал густой снег, он словно спешил подобно бинтам закрыть грязное месиво, в которое превратился мир.
7
Они допустили различные просчеты в отношении оборонительных укреплений Золи, уязвимых мест, численности неприятеля, характера местности. Они срочно создали новый план перехода через границу. К востоку от города находилась замерзшая река, до которой оставалась ночь пути, и остатки легионов Дланта переправились через нее; безветренный рассвет, лишенный лунного и солнечного света, прикрыл их щитом. Среди ледяных плит вздымались острова, а на другом берегу стоял лес, лес Севера во всей своей красе.
Какая-то часть войск чавро тоже пересекла границу. Везде, где только удавалось, они устраивали нам ловушки, прячась за деревьями. Однако дальше лежала враждебная им страна, укрытая плащом зимы. А лесные боги охраняли кронианцев с растущей бдительностью. Впоследствии чаврийцы станут рассказывать, как видели волка Випарвета, черного часового среди белых холмов, глаза которого вобрали в себя все звезды. И как на них охотился медведь Уртка в белой шкуре, снежный зверь двадцати футов ростом. Во времена войн и страданий, в ненависти и любви рвется цепь, удерживающая нас в пределах человеческого, и тогда нетрудно поверить в существование странных явлений, потому что, как бы мы ни пытались скрыть, — это то, что мы постоянно носим в себе.
Но леса обходились безжалостно и с людьми своей страны: в уплату за проход они требовали обычную цену — свершение древнего ритуала освящения смертью.
Мельм изо всех сил стремился догнать передовые части отступающих войск. Всякий балласт, оставшийся после перехода, — экипаж, походная кухня — потерян или брошен. Из всего хозяйского имущества Мельм намеревался вернуть Гурцу только меня. Он без конца уверял, что ехать нам недалеко, но между нами и полем сражения пролегло уже несколько миль, а мы все продолжали путь. В предрассветный час, перед той самой зарей, когда солнце еще не показалось на небе, мы добрались до следов уцелевшей части армии, до нее самой и до переправы через реку. Среди жалких остатков снегопада по сумеречному льду протянулся облезлый хвост из людей и животных. Осталась пара фургонов, и речной лед трещал под ними. Офицеры верхом на лошадях. Лица мужчин, похожие на те, что я видела среди равнины. Единственное отличие: эти пока еще живые. Лишь однажды лед с глухим треском раздался и солдат скрылся из виду, не успев даже вскрикнуть. Его сотоварищи склонились над крошечным отверстием, намереваясь вытащить его, но он приглянулся наяде, обитательнице той реки.
Я перебралась через реку, следуя за Мельмом. Я ни разу не усомнилась в нем. Лед под ногами казался толстым, неизбывным.
Когда мы оказались на поросшем лесом берегу, он помог мне пробраться меж других людей, продвигавшихся вперед, а затем вдруг вручил меня Гурцу, который шел пешком по снегу; у него не осталось ни шлема, ни коня. С бороды свисали сосульки. Он закутал голову в матерчатый восточный тюрбан с болтающимися меховыми ушами. Казалось, увидев меня, он не обрадовался, не удивился — он никак не выразил вслух своих чувств. Но прошло мгновение, и он взял меня за руку, а по истечении часа, когда мы все еще брели вперед, вдруг сказал:
— Я знал, что ты никогда не покинешь меня.
— Мельм привез меня, — сказала я.
— Нет, — сказал он, — я знал, что ты никогда этого не сделаешь.
Я подумала: интересно, участвовал ли он в бою, по нему никак не поймешь. Он выглядел как человек, гибнущий от смертельной раны, бескровной, не оставляющей прорех в одежде.
А следом, шаркая ногами, шел Мельм, уже без лошадей, — другие люди предъявили на них права — он бросил на меня ни о чем не говорящий взгляд.
Вот так мы и продвигались по заснеженному парку под сенью чужестранных деревьев. Но Кир Гурц больше не призывал меня взглянуть на какое-нибудь необычное растение или окаменелость. Иногда он брал меня за руку или под руку, помогая удержаться на ногах. Сам он несколько раз падал на колени и поднимался, опираясь на меня и Мельма, а в это время мимо проходила колонна таких же спотыкающихся, падающих, безмолвствующих людей.
В вышине среди лесистых холмов Севера стоял заброшенный форт, в него и хлынул этот безучастный поток и вернул форт к жизни. Теперь он стал центром нашей деятельности, а вокруг него на снегу раскинулся лагерь. Я смотрела сквозь маленькое окошко башни, и мне удалось подсчитать то, что осталось: пара сотен человек, несколько повозок, навесы из рогожи на обрубках бревен. Внизу, на дворе, несколько женщин поддерживали главный костер и готовили офицерам еду. Сильный запах жареной конины поднимался вверх, к нему примешивался аромат горящих сосновых шишек.
Вот уже день и ночь, как мы здесь; пятые сутки, проведенные в лесах Сазрата, древнего королевства, породившего этот народ, эту империю и это отчаяние.
В круглой комнатке имелся свой очаг, и возле него на постели из мешковины и плащей, со сломанным седлом в изголовье лежал Кир Гурц.
Мельм ухаживал за ним. Мне не приходилось ничего делать — только быть рядом, неотступно. Всякий раз, как насущная необходимость заставляла меня выйти из комнаты, Гурц начинал беспокоиться.
Мельм поддерживал огонь в очаге и приносил нам обоим суп, сваренный на костре. Суп был приготовлен из конины, воды и капельки бренди. Расположившиеся под стенами солдаты кормились кровью и снегом или одним снегом.
Два дня прошло без стычек с чаврийцами.
Генерал, Хеттон Тус Длант, проживал в крепости. Его комната находилась напротив нашей, в самой высокой башне. У неприступных западных ворот Золи пушечным ядром ему сломало левую ногу. Однажды я стояла у окошка нашей башни и увидела его лицо, обрамленное краями бойницы, находившейся неподалеку. Рядом с огромными камнями он казался карликом; не думаю, чтобы он меня заметил. Он сильно изменился, и я вспомнила, как он входил в мой город, держа в руке обнаженный меч. Только это не принесло мне утешения.
— Милая, — сказал Гурц, — вставай скорей. Причешись. Мы пойдем к генералу.
