Возможно, именно эти планы, такие далекие от его обычных ленивых мечтаний, дали ему сил выбраться из скорлупы сонных дней. «Достать денег, срочно достать денег», — думал Мара, лежа на продавленном матрасе в окружении пустых бутылок.
~ ~ ~
В конце первой недели ноября ему как раз написал бывший одноклассник и предложил работу. В другой раз Мара бы наверняка отказался. Приятель был коротко стрижен, слегка полноват, с выдающейся вперед массивной челюстью, как у Джорджа Вашингтона; он был громок, позитивно настроен и в целом неприятен Маре.
Мара его не помнил, хотя позже все-таки вычислил его по подбородку на фотографии в выпускном альбоме. За какой партой он мог бы сидеть, хорошо ли учился, угощал ли Мару жвачкой на школьной экскурсии? Мара не мог вспомнить — прошлое с тревожной скоростью уносилось от него прочь, а он будто бы стоял, брошенный, без багажа на обочине жизни.
Мара встретился с приятелем на его съемной квартире, и после пары дежурных фраз и неловкого пожатия рук, затем знакомства — кивком головы — с его женой, они быстро перешли к сути дела. Мара должен был раскрасить для них недавно купленную детскую кроватку-качалку — их семья, как оказалось, ждала малыша.
Работать Маре пришлось прямо у них в квартире, в окружении двух этих посторонних людей. Кроватка должна была подойти как мальчику, так и девочке, поэтому Мара выбрал светло-голубой цвет в качестве основного и заполнил деревянный каркас резким абстрактным узором, окружавшим механическую птицу. Если смотреть издалека — можно было подумать, что птица заперта в клетке из голубого тернового плюща. Мара не сразу обратил на это внимание, но, к его удивлению, приятель оказался вполне доволен работой.
Вечер Мара провел у бывшего одноклассника, наблюдая на кухне крутящиеся полные локти его суетливой невесты и выслушивая шизофренические планы приятеля о поднятии легких денег. Его возбужденные рассуждения о бинарных опционах, о стремительном росте интернет-валют нагоняли на Мару усталость и скуку. Обо всем этом у него не было никакого желания знать, и Мара несколько раз поднимался из-за стола, намереваясь уйти, но его все удерживали, словно не хотели замечать его угрюмого настроения. В гостях он, правда, наелся борща, выпил пива, через силу впустил в себя соленья их родственников и домашнюю слоеную выпечку.
Домой Мара возвращался за полночь — вымученный, но сытый и с наличными в кармане. Он ехал в вагоне метро и вспоминал о Лизе, когда поезд остановили на несколько минут на открытом участке пути между станциями «Текстильщики» и «Волгоградский проспект». Он смотрел через окно на уродливое стеклянное здание бизнес-центра на Волгоградском проспекте и думал, что такое уродство, вероятно, мог наворотить какой-нибудь школьник в Майнкрафте. Потом его усталые мысли вышли из берегов и потекли в какие-то безумные края (Мара был тем человеком, который сам может посмеяться только что придуманной шутке или даже вести диалог с самим собой). Он подумал: так странно, что название игры немного созвучно названию автобиографии Гитлера; это, в свою очередь, напомнило ему об изящной и пугающей форме СС и о Хьюго Боссе, который, по слухам, был личным портным Гитлера; затем в голову проникли байкеры (вероятно, из-за заимствованной ими фашистской символики или просто из-за густой бороды хипстера, сидящего на сиденье напротив), а образ байкера, наконец, привел его к книге Хантера Томпсона «Ангелы Ада», которую он прочел в ранней юности.
Когда поезд тронулся, Мара решил спросить Лизу о ее любимой книге.
Он тут же забыл обо всем, и как только уродливое стеклянное здание скрылось за насыпью, а потом полностью растворилось в черноте поглотившего вагон тоннеля, Мара начал писать сообщение. Он был, как всегда, рассеян и верен себе; в общем, набирая сообщение, он испытывал приятное чувство тревоги, которое он всегда испытывал, когда писал ей. Мару даже не особенно интересовал ответ — от самого вопроса он был поверхностно счастлив, радуясь возможности отвлечься от своих надоедливых печальных мыслей.
Вскоре она ему ответила. Пока он ехал в поезде, подключившись к бесплатному вай-фаю и воткнув телефон в зарядку, они успели поговорить о Сартре и Прусте, о «Богоматери Цветов» Жане Жене и немного об «Утраченных Иллюзиях» Бальзака; потом она написала ему, что сейчас перечитывает «Волшебную Гору» Томаса Манна, и пока он переходил с «Кузнецкого Моста» на «Лубянку», натыкаясь на людей, они перешли с обсуждения французской литературы на обсуждение литературы немецкой, натыкаясь на пробелы в начитанности Мары. Потом, когда он подъезжал к своей станции, она призналась, что незадолго до отъезда в санаторий украла сборник рассказов Платонова с полки для обмена книгами на летнем фестивале, но пока еще «до Платонова не добралась»; а он признался, что в последнее время мало читал, но после этого разговора твердо решил познакомиться с многим из того, что она ему посоветовала. Он дал себе слово прочитать всю нижнюю полку в анином шкафу.
В последние дни они узнавали друг друга словно исподтишка, выкрадывая друг друга по капле. Они говорили (после первых и слишком откровенных разговоров, как будто протянувших между ними дрожащую струну), об общих интересах, боясь касаться без разбега тем слишком личных, чтобы ничего не испортить. Но и это топтание на месте, так казалось им обоим, тоже ни к чему не вело. Они говорили: как теперь, о литературе, о кино (о французской «новой волне») или музыке (в основном, конечно, о современных группах, но и еще, например, о Шостаковиче и его ученике Свиридове, в произведениях которых они оба находили что-то демоническо-советское, ассоциирующееся почему-то со старыми мультфильмами). И только изредка, мимоходом, они вспоминали о ее санатории и его творческом кризисе…
После той поездки Мара вернулся домой глубокой ночью, остановился у подъезда, подбирая ключ, и увидел, что куст рябины под окнами первого этажа окончательно избавился от листвы. Что-то забилось и затрепетало у него в груди. Мара не удержался и дотронулся ладонью до этих голых ветвей, склоненных к земле под тяжестью красных гроздьев. Зима была уже на пороге, надвигались самые длинные и холодные ночи — с тишиной, снегом и льдом. С этой приятной мыслью Мара уснул, и ему снились тонкие руки незнакомой девушки, лежавшие у него на груди.
Глава 7. День, когда выпал первый снег
Когда он открыл глаза, прозрачная цепь снов еще не успела окончательно растаять и лежала будто бы на кончике языка, как горькая таблетка. В последнем сне он видел Генри Миллера, о котором ему рассказала Лиза. Писатель стоял перед Марой с расстегнутой ширинкой. Почему-то они оба были по пояс в воде — на мелководье какой-то зловонной реки, возможно, Ганга. Мимо них проплывали трупы, сплавляемые вниз по течению. Член Генри Миллера медленно набухал, как бутон, а потом поднялся над поверхностью воды, раскрылся вдруг пышущей жаром лилией, с которой капала бесцветная, как роса, слизь. Но вскоре цветок опал и начал гнить. Генри Миллер улыбнулся удивленному Маре и спросил: «Ты ее хочешь?»
Мара поднялся с кровати около пяти часов вечера. И стоило только ему встать на ноги, как в дверь постучали. Мара замер, но стук повторился — жесткий, грубый, злой удар кулаком в дверь. Ужасное вторжение из реальности за стеной.
