– Вы уверены, мисс? У вас такой красивый, благородный блонд! Многие девушки мечтают добиться такого оттенка. И к тому же черный цвет подчеркнет бледность вашего лица. А если вы захотите вернуть прядям исходный цвет, то поможет только магия или придется отращивать их снова несколько лет.
Я только усмехнулась в ответ. Даже не уверена, что у меня есть эти несколько лет. МакАлистеры не живут так долго.
* * *
Если бы отец мог испепелять взглядом, я бы первая превратилась в уголь.
Рейчел охнула, когда увидела меня спускающейся по лестнице в гостиную.
На мгновение умолкли гости, когда узнали во мне Кристи МакАлистер, которая в детстве была кудрявой и рыжеволосой бестией, потом с Божьей помощью волосы сами собой распрямились и приобрели чистый золотистый оттенок, а теперь, не иначе как под влиянием депрессии, бедняжка выкрасила их в цвет воронова крыла. Да еще и платье надела в тон – угольно-черный сатин, холодный и невесомый, как сумерки.
Гэбриэл Харт, который только-только вошел в гостиную, остановился, словно молнией пораженный. Не узнал меня. Потом взял два бокала с шампанским и, не сводя с меня глаз, зашагал ко мне навстречу.
– Если бы я знал, что сюда прибудет сама Королева ночи, то не посмел бы опаздывать. Ты потрясающе выглядишь. С возвращением домой, – проговорил он тихо. Так, чтобы услышала только я.
Я улыбнулась и взяла его под руку. Харт оценил мой новый оттенок волос и мой образ. И Рейчел не скажет мне ничего плохого. А мнение остальных – да пусть в задницу его себе засунут.
Когда всех пригласили к столу, я поняла, что совсем не хочу есть. За все то время, что я находилась в больнице, организм отвык от еды. Врачи перед выпиской настаивали, что мне нужно начинать есть и без питания я не смогу поправиться, однако от одного запаха еды меня выворачивало наизнанку.
Но еще больше меня мутило от людей. От их раздражающей суеты и бессмысленных разговоров.
– Стаффорды пожалеют! Они заплатят! Бог их проклянет! Они не уйдут безнаказанными! – клокотала сидящая рядом с отцом моя двоюродная тетка Шинейд.
Сколько себя помню, она никогда не отличалась тактом, а суетливостью напоминала курицу, которой только отрубили голову: все эти прыжки, беготня, хлопанье крыльями кого угодно могли свести с ума. И черт бы с ней, но разговор подхватили другие. На головы Стаффордов посыпались проклятия и пожелания сдохнуть в муках. Даже малютка Агнес вытерла пальчики о платье и объявила: «Стаффордам – смерть». И почему-то именно ее слова – слова ребенка, который еще в куклы играет, – привели меня в ужас. Ведь она не понимает, о чем говорит. Что ей рисует ее воображение в эту минуту? Монстров? Инопланетян с плотоядной дырой вместо рта? А что, если они люди, Агнес? Такие же люди, как мы с тобой. И неужели ты уже позабыла, как играла с Дэмиеном Стаффордом и восхищалась его прекрасной Дженни?
Я смотрела в тарелку, не решаясь поднять глаза. Отец сидел напротив, и одно его присутствие приводило меня в ужас. Один его взгляд мог заставить меня панически бежать из гостиной прочь.
– Мы не знаем, кто сделал это, – вмешался в разговор Сет. – И пока Кристи снова не заговорит, нельзя делать выводы.
– Кто же еще мог сделать это? – возразил мой отец. – Тем более у нас есть свидетельства того, что Дэмиен Стаффорд в ту ночь был замечен недалеко от того места, где нашли Кристи. Не так ли, Гэбриэл?
Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Как потеют ладони и кишки сжимаются в один тугой узел. Отец лгал, бессовестно и с совершенно ровным лицом. И просил Харта подыграть ему на радость гостям.
Я вскинула на Гэбриэла глаза и увидела, что он смотрит на меня. Его взгляд был прикован ко мне, и он пытался рассмотреть во мне что-то. Правду. Правду о том, что случилось той ночью.
– Гэбриэл? – повторил мой отец. – Я говорю о тех документах, что вы дали мне сегодняшним утром.
– О каких документах? – спросил Харт, и по его голосу я поняла, что он раздражен. Верней, он в ярости от того, что отец пытался сделать из него идиота. Не было никаких бумаг. Не было никаких доказательств того, что это был Дэмиен Стаффорд. Не было ничего, кроме непомерного желания моего отца в очередной раз посмеяться надо мной.
Я поднялась из-за стола, едва сдерживая слезы. Мне нельзя плакать, иначе я не смогу остановиться. Иначе мое сердце не выдержит всей этой несправедливости и разорвется. Я вышла из гостиной, хотя отец окликнул меня, и его оклик был отнюдь не ласковым. В ту секунду меня настигла мысль, что он не успокоится, пока не уничтожит меня. Что я буду служить или ему, или царству червей. Что я буду играть по его правилам или…
Или моя игра закончится раньше времени.
Я быстро вышла в сад и огляделась. Обволакивающее покрывало сумерек уже легло на землю. На кобальтово-синем небе созрела первая звезда. Ветер тронул прядь моих волос, как флиртующий парень, которому не терпится сделать меня своей. Мир был безумно красив в эту тихую меланхоличную минуту. И внезапно я ощутила себя лишней в этом мире. Ошибка, нелепость, брак. Овца, полюбившая волка. МакАлистер, не пожелавшая воевать со Стаффордами. Коварный аспид в голубином гнезде…
Позади меня хрустнула ветка. Я слишком поздно заметила преследователя. Резко развернулась, инстинктивно сжав руки в кулаки.
– Это я, – сказал Гэбриэл, медленно подходя ближе. – Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. За столом ты выглядела испуганной.
Он подошел ближе и протянул мне кусок торта на блюдце. Я взяла блюдце, хотя есть не хотелось.
– Хочешь пройтись? – спросил он.
Я кивнула, взяла его под руку, и мы вдвоем побрели по садовой аллее, прочь, в темноту. Все что угодно, лишь бы не возвращаться в дом. Легкое чувство ностальгии вошло в сердце: когда-то давно мы с Хартом уже прогуливались по этому самому саду в мой день рождения. Тогда же я узнала, что он детектив и работает на моего отца, и ужасно разозлилась на него. Помню, как бежала за ним чуть ли не до самой парковки, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю. Наивная дурочка, мечтающая о мире во всем мире и презирающая тех, кто становится на тропу войны.
Теперь все это казалось забавным, даже смешным. Что, если никто из нас не заслуживает быть спасенным? Никто из нас не заслуживает такой милости, как примирение и прощение. Что если все мы – и Стаффорды, и МакАлистеры – носим внутри столько ненависти, злобы и жестокости, что Бог хочет лишь одного – нашей смерти? Что, если мир станет только лучше, когда все мы сгнием в земле?
Должно быть, Харт думал о том же, потому что внезапно спросил:
– Все еще мечтаешь примирить ваши семейства?
Мы сели у фонтана, я откусила кусок торта и помотала головой. Примирение – волшебный единорог, которого видят только шизофреники и слишком впечатлительные дети.
– Почему? – спросил он. – Ведь не Стаффорды сделали это с тобой.
Я вскинула на него глаза, панически озираясь. Откуда он знает?! Как понял?
