– Это был просто анекдот, – сказала Ева. – У тебя паранойя.
– Если моя паранойя поможет нам выжить, я согласен быть параноиком, – без тени улыбки ответил Одинцов. – До вечера из отеля не выходим. Все знают, что надо делать?.. Вот и хорошо. За работу!
Клара погрузилась в ближневосточную археологию. Мунин с весёлым азартом утюжил генеалогическое древо рода Одинцовых: всего две недели назад он был круглым сиротой, а теперь не только нашёл близких родственников, но и обрёл семью с четырёхсотлетней историей. Ева прикидывала, как холономный подход может помочь в расшифровке скрижалей Завета. Сам Одинцов, обнадёженный тем, что вчера нашёл Артура Ди в документах Зубакина, продолжил препарировать файлы группы «Андроген» и ждать, когда позвонит Дефорж…
…но первым ближе к вечеру позвонил Броуди.
– Хорошие новости, – сказал он. – Я доложил о нашем разговоре своим учредителям, и они изъявили желание лично встретиться с вами за ужином для обмена информацией. Еду к вам, с вашего позволения.
Весть о предстоящей встрече с Ротшильдами компания встретила с энтузиазмом. Шутка ли?! Это даже не уровень Вейнтрауба, это ещё выше – самый топ! Одинцов реагировал более сдержанно, чем остальные, хотя тоже был рад. Если Ротшильды всерьёз исследовали тему Философского камня и готовы поделиться сведениями, это могло многое прояснить и приблизить троицу к разгадке тайны. А поддержка таких тяжеловесов здорово упростила бы противостояние с Лайтингером.
К приезду Броуди компания расположилась на кожаных диванах в холле отеля. Респектабельный британец и здесь выглядел уместно: большой портрет королевы на стене за спиной подчёркивал его аристократизм.
– Прошу прощения, придётся ещё немного подождать, – сказал Броуди. – Мне пока не назвали точное место встречи.
Одинцов загодя напомнил, что лишнего болтать не надо, – пусть лучше говорит гость. Клара легко нашла тему: ей не терпелось узнать о тех, с кем предстоит встреча, и Броуди с охотой ответил:
– Извольте. Первым делом обычно спрашивают, откуда взялось богатство Ротшильдов. Они с давних пор были банкирами, но нынешним положением обязаны битве при Ватерлоо в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Наш герцог Веллингтон сражался тогда с войсками Наполеона. Его поражение поставило бы Англию в зависимость от Франции. Фондовая биржа трепетала. Есть много версий того, как Ротшильды сумели первыми узнать об исходе битвы. Но это не существенно. Главное, они получили информацию на сутки раньше, чем даже военные министерства, и спровоцировали панику на бирже. Ценные бумаги стали стремительно дешеветь – и были скуплены агентами Ротшильдов на минимуме. Спустя сутки выяснилось, что Веллингтон победил. Цена бумаг тут же взлетела выше вчерашнего – и семья стала богатейшей в мире. Эту блестящую биржевую операцию включили, по-моему, во все мыслимые учебники. Но никому ещё не удалось даже близко повторить успех Ротшильдов. Как сказал древнеримский поэт – si duo faciunt idem, nоn est idem. Когда двое делают одно и то же, это не одно и то же!
Чувствовалось, что Броуди готов бесконечно воспевать своих учредителей. Одинцов задал следующий вопрос, в котором таился подвох.
– Если Ротшильды настолько великие и недосягаемые, почему в последние годы они вышли из всех своих бизнесов? Почему вместо банковского дела стали заниматься искусством и культурой?
Одинцову была понятна логика Вейнтрауба, который основал Фонд и передал туда своё состояние вместе с коллекцией. Старик намеревался использовать Урим и Туммим, чтобы получить власть над Ковчегом Завета. Но зачем культурный Фонд нужен Ротшильдам – обладателям заоблачного богатства, у которых нет ни священных камней, ни бесценной коллекции? Вопрос был задан с подвохом, поскольку ответ мог прояснить причину активного интереса вчерашних банкиров к Философскому камню.
Броуди одарил Одинцова снисходительной полуулыбкой.
– Мои учредители владеют собраниями предметов искусства, достойными лучших музеев мира, – сказал он, словно читая мысли собеседника. – Но в первую очередь дело в том, что мир меняется, мистер Одинцов. Мы в Фонде любим притчу про старого коллекционера…
Сын известного галериста и собирателя живописи погиб на войне, спасая жизнь товарища. Спасённый солдат оказался художником-самоучкой. Он подарил старику портрет сына – милое любительское полотно. Коллекционер поместил картину в своё собрание, и посетителям галереи всегда показывал её первой: только после этого наступала очередь произведений знаменитых мастеров.
Когда старик умер, в соответствии с его завещанием коллекцию выставили на аукцион. Первым лотом был портрет сына. Покупатели не стали торговаться за работу любителя – их интересовала только великая живопись. Картину по грошовой стартовой цене купил дворецкий. Он много лет служил семье коллекционера и знал погибшего ещё ребёнком.
Участники аукциона приготовились к спору за самые ценные полотна, но неожиданно аукционист объявил, что торги окончены. По завещанию вся коллекция досталась покупателю первого портрета.
– Чему нас учит эта притча? – рассуждал Броуди. – Тому, что история экспоната важнее, чем сам экспонат. Дух важнее материи. Кусок холста, покрытый красками, стоит ровно столько, сколько стоят краски, холст и работа художника. Ни шиллинга больше. Именно история создаёт подлинную ценность. Эмоциональное берёт верх над рациональным.
– Ваби-саби, – сказал Одинцов, и Броуди наконец-то взглянул на него с интересом.
Так уж сложилось, что Одинцову скупая эстетика японцев была ближе и понятнее, чем трогательное европейское многословие. Ваби – это совершенство простоты, а саби – печать времени, архаическое несовершенство. Вместе они создают особое очарование, которое свойственно древним замшелым камням, старинному боевому оружию и потёртой мебели.
– Хорошее сравнение, – сказал Броуди. – Вы правы. Я имел в виду, в том числе, и подлинную связь искусства с природой. Если угодно, связь человеческого естества со Вселенной.
– Мост между Хаосом и Абсолютом, – пробормотал Мунин, а британец добавил, продолжая смотреть на Одинцова:
– В вашем вопросе мне почудилось сомнение в величии Ротшильдов. Надеюсь, я ошибся. Потому что эта семья опередила всех на сутки в тысяча восемьсот пятнадцатом, и с тех пор только наращивает отрыв. Ротшильды живут в будущем, пока остальные соревнуются в настоящем и пытаются повторить успехи прошлого. Мои учредители занимают вершину финансового Олимпа двести лет и видят оттуда намного дальше других. Вот в чём состоит настоящее величие… Прошу меня простить!
Поток славословий был прерван мелодичной трелью смартфона. Броуди поднёс его к уху и, послушав несколько секунд, сказал:
– Леди и джентльмены, всё в порядке, нас ждут. Прошу за мной.
Пятерых пассажиров у отеля ждал десятиместный автобус. В просторном и комфортабельном салоне неуловимо пахло восточными благовониями.
– Куда едем? – поинтересовался Одинцов.
– Биконсфилд, – ответил Броуди. – Это совсем рядом, всего двадцать пять миль… Простите, сорок километров, – уточнил он, даже в мелочах оставаясь безупречным.
