Мунин сделал паузу, окинул взглядом кукольные прелести собеседницы и продолжал:
– Не дай вам бог такого пути. Сегодня утром в Британской библиотеке я говорил о родстве между первыми англичанами и первой русью. Говорил о древних исторических связях между Англией и Россией. Конечно, это самый поверхностный взгляд, без множества оговорок. И наши страны уже далеко не те, что были в девятом веке, и народы тоже. Но тема родства для меня важнее любой другой. Я вырос в детском доме. У тамошних воспитанников были родственники. Пусть далеко, пусть лишённые родительских прав, или сидящие в тюрьме, или вынужденные сдать детей в приют – из-за нищеты, из-за болезней, из-за житейских проблем… Всё равно у этих несчастных, озлобленных, обездоленных мальчиков и девочек был кто-то родной. А у меня не было никого. Вы не представляете себе, как это страшно, когда ты – слабый маленький человек, и вдобавок совершенно один в целом свете.
Породистое лицо журналистки от растерянности сделалось бабьим, а Мунин словно забыл о микрофонах, которые ловили каждое слово, и камерах, следивших за каждым движением. Он, пожалуй, впервые вслух проговаривал то, что чувствовал многие годы.
– В России сейчас модно спорить, как правильно: в Украине – или на Украине… Это можно не переводить. – Мунин махнул рукой в сторону переводчика. – По счастью, в английском языке нет такой проблемы. Я знал только свою фамилию и то, что, возможно, попал в Россию с Украины – или из Украины, кому как больше нравится. Лет, наверное, в восемь-девять я уже бойко читал и сделался завсегдатаем библиотеки. Она в детском доме была небольшая, в первую очередь школьные учебники… Но и другие книги там попадались, очень разные, и откуда-то даже Большая советская энциклопедия взялась почти целиком. Я читал всё без разбора и надеялся, что это поможет мне отыскать родных.
– Но почему вы сделали упор на историю? Почему не на географию или краеведение? – спохватившись, спросила журналистка, и Мунин пожал плечами.
– В книжках по истории картинки были самые интересные. Воины, короли, принцессы, гербы, замки… Я, пока на них смотрел, забывал про… – Мунин раздумал вдаваться в детали. – В общем, жилось мне совсем несладко, и про это хотелось забыть хотя бы на время. А потом я влюбился.
– Вот как?! Бывает, мальчики влюбляются в учителей… Или она была ваша ровесница? – Телевизионная блондинка подалась вперёд, почуяв добычу, но историк снова сбил её с толку, сказав:
– Не ровесница, чуть старше. Мне было тогда лет двенадцать, а ей около пятнадцати. Красивая девочка. На картинке, где отец выдаёт её замуж за короля Франции… Я влюбился в Анну Ярославну, дочь киевского князя.
Мунин дождался, пока в студии выслушают перевод его слов, и продолжил.
– Книгу я, к стыду своему, не помню. Сейчас уже трудно сказать, что я прочёл тогда, а что позже, но это не имеет значения. Мне хотелось узнать про мою… хм… про мою девушку всё, но чем дальше, тем больше я недоумевал. В книгах её называли королевой Франции и ставили в ряд российских монархов. Но титул Анны на постаменте известного памятника – не королева, а мать короля. Российская монархия начинается со времён Московской Руси, но даже её предшественница – Владимирская Русь – появилась только через сто лет после смерти Анны. Так что моя девушка была именно киевской княжной. А начать надо вообще с того, что Анна никакая не Ярославна: её отца в крещении звали Георгием. Ярослав – это языческое имя. Использовать его – значит впадать в древнее суеверие, которое якобы позволяет защитить носителя имени от порчи. Такой грех неприемлем для христианина и тем более христианского государя…
Белокурая собеседница снова попыталась перехватить управление разговором:
– По правде говоря, я очень далека от всего этого. И моим зрителям тоже вряд ли будет понятен ваш рассказ. Киев – столица Украины, Анна Киевская – довольно известный персонаж, но… Всё же мы тут знаем историю Англии, а история России для нас – дремучий лес.
Мунин хмыкнул и покачал головой.
– Ошибаетесь. Знать даты каких-то событий – ещё не значит знать историю. Вы не знаете историю Англии так же, как не знаете историю России. Был такой замечательный учёный-медиевист, специалист как раз по Средним векам, Умберто Эко. Он говорил, что для обывателей история – это сказки про исторических персонажей. Сказки, сочинённые множеством политтехнологов за многие века. В школе все изучают не историю, а исторические анекдоты, в которых место правды занимает политическая конъюнктура… Погодите, я закончу мысль, – сказал он, видя, что журналистка хочет его перебить. – Вы и ваши зрители смотрите сериалы. Вы знаете, кто кому кем доводится, кто где царствует, кто какие подвиги или подлости совершает… Вымышленные герои из вымышленной страны, которые сражаются с драконами и какими-нибудь орками, троллями или белыми ходоками, для вас гораздо более реальны, чем реальные герои прошлого. Хотя по факту – выдуманы и те, и другие. Никакой разницы.
– Мы далеко ушли от темы, – сказала журналистка, но Мунин возразил:
– Ничего подобного. Мы говорим об истории, которая для историка совсем не то, что для вас. Я по-настоящему заинтересовался историей, когда увидел нестыковки в сказках про мою возлюбленную Анну. Про имя я уже сказал. Точно не известны ни дата её рождения, ни дата смерти… да и могила под вопросом. Называть Анну российской государыней бессмысленно. Можно называть русской, но не славянской: она по отцу была внучкой Рюрика Ютландского в пятом колене, а по материнской линии происходила от шведских королей. Один её сын стал королём Франции, другой возглавил Первый крестовый поход. Её внуки и правнуки были королями и герцогами. Они правили чуть не половиной Европы. Шотландский король Брюс, который сыграл важную роль в судьбе Ковчега Завета, – её прямой потомок…
Журналистка развела руками.
– В таком случае, простите, я не понимаю, к чему вы ведёте.
– К тому, что все люди братья… и сёстры, – сказал Мунин. – Эта мысль в какой-то момент утешила меня в безрезультатных поисках родственников. А исследование рода Анны некоторым образом заменило собой эти поиски.
– Я как раз хотела спросить, – спохватилась блондинка, – ведь начинали вы ещё школьником в небольшой библиотеке, но в более старшем возрасте могли пользоваться Интернетом и всевозможными справочными службами. Неужели с вашей профессией и вашим опытом вы так и не нашли свою семью?
Мунин опять помолчал немного.
– Я прекратил искать, – наконец, вымолвил он. – Обсуждать причины такого решения мне бы сейчас не хотелось. Давайте, в самом деле, поговорим о чём-нибудь более понятном и жизнерадостном…
В том вчерашнем интервью Мунин сказал белокурой телевизионной даме не всю правду.
Родственников он действительно перестал искать уже давно – и не вспоминал о них до тех пор, пока после всех приключений с Ковчегом Завета не попал в госпиталь за компанию с Одинцовым. Такого надёжного старшего товарища, который по-отечески опекал его, у историка прежде не было. И такое количество врачей вокруг него крутилось в первый раз. Одинцов создавал своеобразное чувство семьи, а непривычная атмосфера вызвала у Мунина интерес к медицине: сведения про афазию Брока были не единственной информацией, которая легла в его феноменальную память.
