Вейнтрауб не обратил внимания на ироничный тон разговора у себя за спиной. Из крепления, прикрученного к стене, старик вынул планшетный компьютер и потыкал пальцем в дисплей. Зальчики наполнились шуршанием: все жалюзи разом поползли вверх, открывая в стенах освещённые ниши с сокровищами коллекции.
Жюстина ахнула, увидав первую же картину. На вертикальной доске под лаком была изображена во весь рост молодая обнажённая женщина. Тщательно выписанные формы и феноменальная проработка деталей создавали впечатление эротической фотографии. Рыжеволосая красавица кокетливо смотрела в сторону, но при этом обнимала огромного белого лебедя. Птица, привстав на лапах, льнула к женщине: изящная длинная шея повторяла изгибы человеческого тела, а мощные крылья были распахнуты в ответном объятии. Лебедь заглядывал в лицо женщине совсем не птичьими глазами с поволокой, а необычно изогнутый клюв напоминал усмешку соблазнителя. У ног любовников копошились четверо младенцев, которые только что вылупились из непомерно больших яиц. Позади темнел грот в скалах, поросших деревцами; фоном служила долина с аккуратными средневековыми домиками и полями, на горизонте возвышались горы.
– Леонардо… – прошептала Жюстина срывающимся голосом. – И вы… вы хотите сказать, что это подлинник?
– «Леда и лебедь», тысяча пятьсот восьмой год, – подтвердил довольный Вейнтрауб. – Разве я мог вас обмануть? А вот Микеланджело на тот же сюжет.
Стену против картины Леонардо украшало горизонтальное полотно. Микеланджело выбрал намного более рискованную композицию: обнажённая Леда возлежала на пурпурном ложе, и лебедь сплёлся с ней в недвусмысленной любовной позе. Ни одна посторонняя деталь не отвлекала зрителя от происходящего: только Зевс в образе прекрасной белой птицы – и несравненная жена спартанского царя, которой он овладевает.
– Давайте сейчас осмотрим всё, – предложил Вейнтрауб. – Нам ещё предстоит серьёзный разговор, а позже у вас будет возможность наслаждаться этим сколько душе угодно.
Вся компания двинулась вдоль экспозиции. В следующих зальчиках взглядам открывались новые и новые полотна, скульптуры и витрины с древностями. Одинцов с Муниным кое-что смыслили в музейном деле благодаря работе в Михайловском замке – каждый по-своему. Они отдали должное и суперсовременным устройствам, которые поддерживали микроклимат, комфортный для экспонатов, и самим экспонатам. Но только Жюстина понимала истинную ценность коллекции старого миллиардера. Только она могла по-настоящему восхититься регалиями британского короля Иоанна, сгинувшими восемьсот лет назад в болотах Линкольншира, или картинами Густава Климта, которые вроде бы давным-давно сгорели при пожаре в замке Иммерхоф, или…
– Обращаю ваше внимание, – говорил Вейнтрауб специально для Жюстины, – что здесь нет ни одной вещи, которая имела бы криминальное происхождение. Де-юре всего этого просто не существует… Вернее, не существовало до сего дня. Но теперь, я надеюсь, благодаря вашей помощи эти сокровища вернутся к людям.
Экс-президент Интерпола шла за стариком, словно крыса за флейтистом из Хамельна в старинной легенде. Одинцов переглянулся с Муниным и сказал вполголоса:
– Интересно, как она теперь сможет отказаться руководить фондом.
– А я вам редкое издание «Беовульфа» привёз, – шепнул в ответ историк, увидав на витрине древний меч с гравировкой вдоль клинка и затейливой рукоятью. – Репринт один в один из Британской библиотеки. Но как-то даже неловко – после всего этого…
Ева задержалась у витрины с ожерельем Патиалы. Тысячи драгоценных камней и жемчужин, оттенённых чёрным бархатом, играли огнями в удачно выставленном свете, и центральный алмаз чистейшей воды действительно напоминал мяч для гольфа. Ева была по-женски впечатлена, но чувствовала себя спокойно. Музей как музей, их она видела много, а единственным настоящим потрясением для Евы оставался Ковчег Завета.
– Возможно, это тебя заинтересует, – обратился к ней Вейнтрауб. – Помнится, ты увлекалась Китаем и гимнастикой тай-чи… Что скажешь?
Старик остановился перед статуей, которая изображала буддистского монаха, сидящего в позе лотоса. Статуя была размером с десятилетнего ребёнка и отсвечивала жухлой охрой. Вейнтрауб обернулся к Жюстине.
– А вы что скажете, мадам?
Женщины принялись разглядывать статую, а Одинцов прямо спросил:
– В чём фокус? Это что, мумия?
– Вы поразительно догадливы, – оценил Вейнтрауб. – Это действительно мумия, а не статуя. Скажете ещё что-нибудь?.. Нет?.. Это не простая мумия, а прижизненная. Древний способ, который то ли японцы переняли у китайцев, то ли наоборот. Сложная и очень редкая процедура. Некоторые считают, что летописцы её выдумали, но вот перед вами подтверждение… Человек тысячу дней питался только зерном и орехами, чтобы полностью избавиться от жира, а потом ещё год ел только древесную кору.
– Как заяц, не запивая? – уточнил Одинцов, и старик усмехнулся:
– Вы не только догадливы, но и дотошны… Он пил специальный отвар из лакового дерева. Чтобы насекомые потом не сожрали останки.
– Фу-у, – брезгливо скривилась Ева. Вейнтрауб молча развёл руками и повёл компанию дальше.
Анфилада зальчиков закручивалась по спирали к центру. В последнем, самом маленьком и тёмном зале была только одна витрина. Узкий луч бил вертикально вниз из единственного светильника. В пятне света на подстилке из полуистлевшей синей ткани лежали два круглых, почти плоских камня – белый и чёрный. Каждый мог легко поместиться в ладони. Поверхности камней были испещрены знаками.
– Кто-нибудь из охотников за Ковчегом читает на иврите? – осведомился Вейнтрауб.
Мунин помотал головой. Жюстина сделала шаг вперёд и, вглядевшись, сказала:
– Не может быть… Это что, Урúм и Туммúм?!
– Не может быть, – согласилась Ева.
Одинцов приобнял её здоровой рукой, подойдя ближе к витрине. Мунин застыл рядом.
– Леди и джентльмены! – с прежним торжеством в голосе заговорил Вейнтрауб. – Позвольте представить вам самый ценный… или, лучше сказать, самый бесценный экспонат моей коллекции. Мадам де Габриак абсолютно права. Это Урим и Туммим. Единственные и неповторимые реликвии древнего Израиля – Свет и Совершенство.
18. Про чехословацкий трюк
Перед тем как отправиться в хранилище, Вейнтрауб отдал Штерну необходимые распоряжения и по возвращении объявил гостям на выходе из лифта:
– Через полчаса прошу вас быть в столовой. Нас ожидает скромный праздничный ужин. Мистер Одинцов прибыл налегке и может пока оставаться в том, что есть, а остальных я хотел бы видеть одетыми сообразно случаю.
Очевидно, старику было нужно, чтобы каждый побыл некоторое время наедине с собой и осмыслил увиденное, не обсуждая с другими. Так или нет, но этой цели он добился.
Вся компания не просто многое знала про Ковчег Завета – эти четверо даже держали его в руках. Вейнтрауб рассудил, что им не нужны подробные разъяснения про Урим и Туммим, но память освежить не мешает. Поэтому каждый, придя в свою комнату, нашёл там буклет с красочными картинками и небольшим текстом.
