Женщины поселились там, где уже тридцать веков жили евреи-фалашá, – на севере Эфиопии, в провинции Тиграи. Они надеялись, что предка-императора успели забыть. Всё-таки за минувшие шесть с лишним десятилетий выросли новые поколения, по планете прокатилась мировая война, и эфиопский престол занимала другая династия. Однако им не повезло.
Клеймо изгоев, полученное за Теодроса Второго и брак Магдалены с русским, передавалось из поколения в поколение. После Второй мировой войны дела шли всё хуже. Некоторое отношение к попытке военного переворота 1960 года заставило семью переехать ещё севернее, в провинцию Эритрея.
В 1974 году был свергнут последний эфиопский император. В стране началась гражданская война. В Тиграи орудовали партизаны, Эритрея требовала независимости, а единственный живший там правнук Гавриила Александровича Одинцова и Магдалены утратил последние иллюзии. Он с приключениями выправил себе документы на дикую для эфиопского уха фамилию Хугин и в 1975 году эмигрировал в США.
Спустя ещё несколько лет Хугин сумел встать на ноги и женился на милой девушке из Эфиопии. Автокатастрофа оборвала жизнь этой пары в начале 1990-х. Единственная праправнучка Одинцова, осиротевшая дочь супругов Хугин, которую родственники по материнской линии едва замечали, выросла фантастической красавицей и невероятной умницей. Она была готова сделаться звездой подиума, но при поддержке Хельмута Вейнтрауба добралась до вершин математической аналитики.
– За что? – всхлипнула Ева. – За что им было всё это? Господи, сколько боли…
Одинцов молча приобнял её за плечо и поцеловал в темя.
– Все люди братья… и сéстры, – севшим голосом повторил Мунин, который совсем недавно произнёс эти же слова в совсем другой обстановке по совсем другому поводу.
Штерн опять взглянул на часы и сказал Штольбергу:
– Коллега, большое спасибо за увлекательный рассказ. Позвольте мне ещё немного злоупотребить вашей добротой. Будьте любезны, оставьте нас на две минуты.
Штольберг вышел, не задавая лишних вопросов, а Штерн молча достал из-за пазухи и положил на письменный стол небольшой замшевый чехол с двумя отделениями. Гости в недоумении смотрели, как он одним движением распустил широкую плотную ленту, которая перехватывала чехол; сделал следующее движение – и на зелёное сукно стола из отделений выскользнули два камня.
Урим и Туммим.
28. Про неожиданное приобретение
– Нравится? – спросила Ева, заметив, как Одинцов разглядывает свою левую руку с перстнем на безымянном пальце. Массивное золотое кольцо украшали печатка в форме геральдического щита с изображением льва и чёрный камень, играющий гранями.
– Непривычно, – ответил Одинцов, сжимая и разжимая кулак.
Гостиничная машина везла троицу в Иерусалим. Штольберг полагал, что после многочасового перелёта и затянувшегося разговора им понадобится отдых, но гости не захотели тратить время впустую. Мунина распирал восторг от происходящего; ему хотелось увидеть всё и сразу – он чуть не подпрыгивал от нетерпения. Ева заявила, что выспалась в самолёте, полна сил и через полчаса будет во всеоружии. Задумчивый Одинцов тоже поддержал компаньонов. Борис прилетал только завтра, и сегодня можно было съездить на экскурсию. Тем более Мунин продолжал утверждать, что гений места, где использовали Урим и Туммим, подскажет разгадку тайны двух реликвий.
– Хорошо, молодые люди, – сказал Штольберг. – Ваши вещи уже в номерах. Можете пока привести себя в порядок. Завтрак закончился, но я распоряжусь на кухне – и смогу отпустить вас с лёгким сердцем.
Во дворе к зданию отеля примыкала открытая веранда со столиками, а для особых гостей стол накрыли в дальнем конце двора, под сенью огромного фикуса. Странное дерево начиналось пучком тонких узловатых то ли корней, то ли стволов. На трёхметровой высоте они переходили в переплетённые сучья – намного более толстые и похожие на слоновьи хоботы. Из серой шершавой коры во все стороны торчали прутья веток с плотными овальными листьями цвета хаки. Фикус напоминал многоногое фантастическое существо, шагнувшее с картины Сальвадора Дали. По словам Штольберга, его посадили ещё в ту пору, когда темплеры обживали Яффо, а Габриэль фон Одинцов создавал первый общественный парк.
Мужчины вышли к прадедовскому фикусу раньше Евы. Они ожидали увидеть обычный континентальный завтрак – с поджаристыми пшеничными тостами, маслом, сыром и джемом. Вместо этого посередине стола их встречала огромная сковорода. Из алой шкворчащей мешанины тут и там выглядывала яичница-глазунья, присыпанная зелёным крошевом нарубленного лука и сладкого перца. Волны дразнящего аромата заставили Одинцова с Муниным дружно сглотнуть слюну.
– Шакшýка! – объявил Штольберг название блюда. – Предлагаю не мучиться и не ждать мисс Хугин. Здесь всем хватит, а есть шакшуку всё же лучше, пока она горячая.
Мужчины вооружились белыми кругляшами свежеиспечённой питы и принялись за дело. Вкус кушанья оказался под стать аппетитному виду. Рукодельные хýмус и тхúна – нежные смеси перетёртых семян кунжута в керамических плошках – превращали блюдо в совершенство. Если бы Ева пробыла в своём номере чуть дольше, она вполне могла остаться голодной.
Штольберг с удовольствием глядел на гостей, уплетающих шакшуку, и рассказывал, что рецепт в древности придумали магрибинцы, а потом израильтяне привезли его из Северной Африки к себе.
– Для шакшуки годится всё, что есть под рукой. Чем сочнее, тем лучше. Яйца, это понятно. Брынза, мясо или хотя бы колбаса – вы же кашрут не соблюдаете? Лук, паприка… Помидоры, очевидно, стали добавлять позже, но тоже очень кстати. Получается просто и сытно. Шакшукой надо завтракать на рассвете, и силы не оставят вас целый день.
В довершение трапезы Штольберг угостил потяжелевшую троицу крепким кофе, велел подать машину и скрылся в кабинете. Одинцов по пути в Иерусалим сосредоточенно перебирал чётки рядом с Евой на заднем сиденье. Мунин вполоборота сидел рядом с водителем и говорил без умолку.
– Я, конечно, знал, что первый приезд в Израиль нахлобучивает кого угодно, только не думал, что до такой степени. Я же всё-таки историк, у меня вроде бы прививка есть. Вы не чувствуете, нет?.. А я чувствую. Прямо физически – здесь энергетика какая-то… плотная. Мы с вами в городе, которому четыре тысячи лет… Четыре тысячи! Уму непостижимо.
– Съезди в Дербент, – сказал Одинцов, без охоты отрываясь от своих мыслей, и пояснил для Евы: – Это у нас в Дагестане, на берегу Каспия… Дербенту пять тысяч. А здесь неподалёку Иерихон, ему шесть…
Мунин возразил:
– Иерихон, бывало, по тысяче лет пустым стоял, а в Яффо люди жили всё время. Наполеон его захватывал – это ладно, Наполеоном нас не удивишь. А как вам Ричард Львиное Сердце? А как вам Александр Македонский? А египетские фараоны? Они по тем же самым камням ходили, что и мы, – камни же вечные… Пророк Иона – помните, которого кит проглотил? Он ведь как раз из Яффо пытался бежать. И сюда его кит потом вернул… Да, греки считали, что здесь к скале была прикована принцесса Андромеда. Её собрался сожрать дракон, но храбрый Персей с помощью головы Медузы горгоны превратил чудовище в камень… Можете смеяться, но я это всё чувствую. Честное слово! А вообще Яффо вроде бы заложил Яфет, который был сыном Ноя… Тоже родственник наш, между прочим.
