– Чего-чего, а родственников на сегодня уже больше чем достаточно, – сказал Одинцов, снял с пальца тяжёлый перстень и убрал в карман джинсов.
Рассказ о трёхсотлетней истории рода, конечно, здорово его впечатлил. Одинцов знал про деда совсем немного, поскольку осиротел ещё подростком: тогда интересоваться репрессированными родственниками было не принято. В конце тридцатых по тюрьмам НКВД каждый день расстреливали тысячу человек, и таких биографий, как у деда, в России не сосчитать. Само собой, фотографий красного командира в семье не осталось. О предках деда Одинцов даже не слышал. Его воспитывали на том, что история страны берёт начало после октября 1917 года, а до того – как в Писании сказано: земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною. Вернее, до того Россию населяли персонажи школьных учебников и художественной литературы, а живых людей – миллионов одинцовых – просто не существовало…
Сидя в кабинете, Одинцов пытался переварить и усвоить рассказ Штольберга, когда Штерн уже по-настоящему ошеломил троицу, выложив на стол Урим и Туммим.
– Вы их… украли?! – прошептал потрясённый Мунин.
– Если бы я их украл, то вряд ли стал бы перед вами хвастать, – сухо заметил Штерн. – И уж точно не полетел бы сюда, чтобы вам их передать.
Это была последняя воля покойного, сказал Штерн. Умирая на полу хранилища, Вейнтрауб успел распорядиться, чтобы камни как можно скорее попали к троице.
– Думаю, вы не сомневаетесь в предусмотрительности мистера Вейнтрауба. Он считал, что человек в его возрасте обязан думать о смерти и учитывать её возможную скоропостижность. Мистер Вейнтрауб проговаривал со мной разные сценарии. Готовил, можно сказать…
По словам Штерна, старик знал: если он не доживёт до момента, когда Жюстина предъявит реликвии международному сообществу, доступ к ним будет крайне затруднён. Скорее всего, троице просто не дадут возможности работать с камнями, либо создадут условия, в которых эффективная работа невозможна.
– Кроме того, мистер Вейнтрауб не питал иллюзий в отношении своего внука, – говорил Штерн. – Увы, Генрих – законченный подонок и способен на любую подлость… Словом, я получил указание передать вам Урим и Туммим, чтобы они находились не в распоряжении мадам де Габриак или кого-то ещё, а у вас под рукой. Мистер Вейнтрауб не сомневался, что вы сумеете разгадать их тайну. Если бы вы знали, как он этого ждал!.. За всю свою жизнь я не видел, чтобы он верил в кого-то больше, чем в вас.
Штерн признался, что не стал отдавать камни в Штатах, опасаясь необдуманных поступков троицы. Кроме того, бдительные израильтяне из компании «Эль-Аль» могли заинтересоваться багажом путешественников. Вряд ли они оставили бы без внимания такую странность: три жителя Карибов, прежде никогда не бывавшие в Израиле, везут туда из Штатов два идеальных камня с гравировками на иврите… Штерн предпочёл обойти процедуру досмотра, наняв частный самолёт. Он сам доставил реликвии к темплерам, чтобы уже в «Бейт-Иеремии», среди своих коллег, передать их троице.
Теперь Урим и Туммим покоились в потайном поясе у Одинцова, а сам он в компании Евы и Мунина вышел из машины у Яффских ворот Старого города и бродил по Иерусалиму. Водитель отправился на подземную автостоянку, а компанию сопровождал присланный Штольбергом гид.
Лысеющий полный мужчина лет сорока выглядел кабинетным учёным, которого темплеры оторвали от работы ради дорогих гостей. Впрочем, это не помешало ему провести с троицей время с полудня до вечера. Поскольку экскурсанты имели отношение к немцам, гид предварил свой рассказ известием о благодарности жителей Иерусалима кайзеру Вильгельму Второму.
– Из-за него Яффские ворота больше ста лет служат самым оживлённым входом в Старый город, – пояснил он. – Вам ведь сказали, что Вильгельм останавливался в «Бейт-Иеремии»?.. Когда в тысяча восемьсот девяносто восьмом году кайзер посетил Иерусалим, османские власти велели разрушить часть стены и засыпать ров около башни Давида… вот она справа… Стену проломили, чтобы беспрепятственно и торжественно впустить экипаж кайзера…
По словам гида, нынешние Яффские ворота построены на месте старых в 1538 году по приказу турецкого султана Сулеймана Великолепного. В то время въезд в город делали уже не сквозным, как в древности, а с резким поворотом в форме латинской буквы L. Излом сбивал темп вражеской атаки: здесь толпилась пехота и застревали всадники, не говоря уже про длинную императорскую упряжку.
– Брешь в стене проломили, да так потом и не заделали, – говорил гид. – Сегодня мы с вами повторяем путь германского кайзера Вильгельма, но похожи при этом на британского генерала Алленби. В тысяча девятьсот семнадцатом году англичане отвоевали Иерусалим у турок. Их командующий не желал, чтобы его сравнивали с кайзером, и вошёл в Иерусалим пешком…
Небольшая площадь за Яффскими воротами и улочка, названная в честь царя Давида, которая вела от площади вглубь Старого города, разделяли Христианский и обособленный Армянский кварталы, а вдоль стен тянулся нескончаемый восточный базар.
Компания брела по каменным плитам среди множества туристов. Гид не мешал спутникам глазеть по сторонам и впитывать атмосферу самого известного города в мире: он лишь останавливался порой и сообщал что-нибудь интересное. Мунин поддерживал разговор; Ева молча шла за руку с Одинцовым, который продолжал о чём-то хмуро думать и подал голос лишь раз, в начале пути, когда гид спросил:
– Что вам хотелось бы увидеть?
– Храм царя Соломона, – искренне ответил Одинцов.
– К сожалению, вы опоздали, – вполне серьёзно сказал гид. – Но Западная стена ждёт вас.
Древняя каменная кладка в центре Иерусалима называется Стеной Плача только в России: для остального мира это Западная стена. Путь к ней от Яффских ворот лежал почти по прямой.
– Обратите внимание на здешнюю планировку, – говорил гид. – Не похоже на европейские города, верно? А дело в том, что в Европе большинство жилых домов были построены из дерева. Европейцы страшились пожаров и делали улицы кривыми, чтобы ветер не разносил пламя от одного дома к другому. Но здесь почти сплошь камень, гореть нечему, зато сквозняки спасают от жары.
У жителя имперского Петербурга язык не повернулся бы назвать улицей эту щель между домами. Много веков назад её оставили как проход или проезд, где гружёный верблюд едва не задевал поклажей фасады противоположных домов, а катящаяся за быком арба заставляла встречных нырять в первую попавшуюся лавку, чтобы уберечься от колёс и копыт.
От дома к дому были натянуты длинные выгоревшие тенты, которые защищали прохожих от солнца. Рытвины покрывали поверхность каменных плит под ногами. Вязкий воздух пропитался ароматами всех мыслимых пряностей – и то справа, то слева налетал вдруг дразнящий запах жареного мяса. Стены домов на высоту больше человеческого роста было не разглядеть за рулонами разноцветных тканей, стопками одежды и выставками местной керамики. От примитивных росписей по традиционной посуде рябило в глазах. Лотки с горами восточных сладостей выглядели памятниками кулинарной изобретательности. Рядом громоздились живописные натюрморты из фруктов. Кальяны всевозможных видов стояли шеренгами, напоминая о местном увлечении, которое в последние годы охватило весь мир. Глаза разбегались от неописуемого многообразия сувениров: десятки лавок и лавочек продавали значки, магниты на холодильник, брелоки для ключей, иконы, открытки, кресты, терновые венцы, кипы, подсвечники, ладанки, карманные издания псалмов, чётки, амулеты, колокольчики, статуэтки, обереги…
