…а над этим пёстрым многообразием висел гул множества голосов, которые продолжали диалоги покупателей с продавцами, звучавшие здесь и сто, и тысячу, и три тысячи лет назад.
Чёток, похожих на свои, Одинцов нигде не увидел, но зацепился взглядом за ювелирный магазин. В сумрак большинства соседних лавок можно было шагнуть прямо с улицы через широкий проём в стене, а магазин отделяло от людского потока освещённое стекло витрины. За стеклом на кроваво-красном бархате сияли перстни, похожие на тот, которым теперь владел Одинцов.
Когда Штерн умчался в аэропорт, а троица заявила о желании поехать в Иерусалим, Штольберг пообещал гостям экскурсию по музею общины темплеров.
– Это мы можем сделать позже, но кое-что я обязан показать прямо сейчас, – добавил он и увлёк своих гостей мимо выставки в дальний угол комнаты, приговаривая: – Основную часть своей коллекции барон фон Одинцов продал в музеи, но с некоторыми экспонатами не пожелал расстаться и берёг их как зеницу ока. После его отъезда наша община хранила их так же бережно. Прошу!
За шёлковой ширмой в углу стоял приземистый старинный шкафчик. Штольберг позвенел связкой ключей и отпер чуть скрипнувшие дверцы, за которыми скрывались четыре полки. На двух нижних были разложены полдюжины щербатых изразцов наподобие кафельной плитки. На третьей полке поблёскивал полированный до зеркального блеска чёрный круг размером с десертную тарелку, в ювелирном окладе из золота и серебра со стилизованным изображением Иерусалима. И посреди верхней полки лежал кроваво-красный бархатный кисет с шёлковыми шнурками, а на нём – золотой перстень, украшенный гранёным сапфиром.
Мунин заинтересовался изразцами и пощёлкал камерой смартфона. Грубые эмалевые рисунки на пожелтевшем белом поле были сделаны кистью – синие цветы, синие человечки, синие геометрические фигуры… Но внимание историка привлекли надписи, сделанные по-русски.
– Возможно, это изразцы от печки в родовом имении Одинцовых, – предположил Мунин. – Только по идее это петровское время или даже позже. Восемнадцатый век. А текст написан явно раньше – до того, как Пётр провёл реформу языка и шрифта… Странно.
– Ничего странного, – сказал Одинцов. – Был особняк в семнадцатом веке, была в нём печь с изразцами. В восемнадцатом Василий Одинцов получил в награду дворянство, дом и печь. А наш барон, когда его из России на сорок лет выперли, отломал кое-что себе на память. Ностальгия! Всего и делов-то.
– Ну, не знаю, – пожал плечами Мунин, а Ева спросила Штольберга:
– Можно взглянуть на кольцо?
– У ваших предков это кольцо принадлежало главе рода, который передавал его по наследству, – сказал Штольберг, бережно снимая перстень с полки. – Габриэль фон Одинцов должен был передать его старшему сыну. Но мы с вами знаем, как сложилась их судьба. Они оба уехали отсюда и не смогли вернуться. Зато теперь, насколько я могу судить, у кольца снова есть законный владелец. Мои поздравления.
С этими словами Штольберг вручил перстень Одинцову.
– Тебе идёт, – сказала Ева, когда Одинцов, поколебавшись, надел кольцо на палец. – Очень мужественно и стильно.
– Ух ты! – сказал Мунин. – Мистер Штольберг, а можно узнать про всё это какие-то подробности? У вас ведь наверняка есть документы…
– Вечером получите бумаги в полное распоряжение, – заверил старик. – Видите ли, темплеры – не учёные, а коммерсанты. Мы держим отели, магазины и тому подобное, паломников обслуживаем… Этот музей для нас – добрая память о благодетеле, а не объект исследований. Документы, само собой, в идеальном порядке, но не требуйте от нас большего.
29. Про древних строителей и старых бухгалтеров
В машине по пути к Иерусалиму Одинцов снял перстень, а на улочке царя Давида надел снова. Он сказал Еве правду насчёт непривычных ощущений, поскольку сроду не носил ничего подобного.
Дорога от Яффских ворот довольно скоро привела компанию прямиком к пропускному пункту: бронированное стекло, мощные стальные турникеты, многочисленная вооружённая охрана, строгий досмотр любых сумок и рюкзаков, как в аэропорту… За турникетами открывался выход на обширную площадь, мощённую гладкими светлыми плитами. По дальней границе площади возвышались ряды каменной кладки из гигантских прямоугольных блоков – Западная стена.
– Вся стена в длину почти полкилометра, – говорил гид, – но для доступа открыты лишь около шестидесяти метров. Говоря строго, это не часть Храма – это исполинская конструкция, которая не позволяла горе оползать под тяжестью храмового комплекса. Попробуйте представить себе, каким величественным был Храм и как он потрясал человеческое воображение три тысячи лет назад, если даже сегодня нас впечатляют руины вспомогательного сооружения…
Пока троица дожидалась в очереди у пропускного пункта, гид рассказывал, как пророк Иеремия задолго до разрушения Первого Храма предупредил Израиль о грядущей трагедии. Предупредил, что от величайшего духовного центра останется лишь западная стена. Пророков не принято слушать, зато потом самые энергичные гонители громче всех восторгаются тем, насколько точно сбылось пророчество.
Иеремию экскурсанты знали особенно хорошо: этот пророк спас Ковчег Завета от захватчиков и отправил его в долгое-долгое путешествие, тайну которого троица сумела разгадать.
– Первый Храм простоял четыреста лет и был разрушен воинами Вавилона, – говорил гид. – Позже на том же месте построили Второй Храм, который ещё через четыре столетия уничтожили римляне. Иеремия оказался прав: от великого иудейского Храма действительно сохранилась только западная стена, и даже не стена, а опора. Сохранились только камни. Сорок пять рядов кладки – двадцать восемь над землёй, мы их видим, и ещё семнадцать в земле. Было время, когда каждому иудею полагалось трижды в году посещать Храм. В память об этом через четыреста лет после разрушения Второго Храма возник обычай молиться у Западной стены…
Пройдя через площадь, троица разделилась. Ева покрыла кудри яркой косынкой и ушла вправо, на отгороженную женскую часть. На мужской Мунин взял из большой сетчатой корзины бумажную кипу и пристроил на макушке. Одинцов обошёлся без головного убора – дело личное, на это здесь никто не обращал внимания…
…хотя люди на площади собрались очень разные. Ортодоксальные иудеи чернели длиннополыми сюртуками; колоритный образ дополняли кудлатая борода и пейсы. Некоторые не ограничивались чёрной кипой или шляпой «борсалино», как в итальянских фильмах, и носили здоровенные бобровые шапки, похожие на колёса гоночного болида. Некоторые укрывались от мира, накинув на голову и плечи тáлес – белое ритуальное покрывало в широкую чёрную полоску с бахромой. Некоторые держали перед собой двумя руками раскрытые молитвенники, вполголоса быстро читали нараспев и так же быстро кланялись вперёд-назад, словно в экзотическом танце…
…но туристов и любопытных было гораздо больше, чем религиозных. Кто-то подходил вплотную к Стене, кто-то стоял или прохаживался поодаль; многие сидели на лёгких пластиковых стульях, расставленных тут и там без всякого порядка – просто для удобства посетителей. Люди всех языков и цветов кожи делали селфи, щёлкали по сторонам смартфонами и фотокамерами, весело переговаривались и даже вставали в очередь: у специальной стойки дежурный раввин прикреплял желающим тфилúн – узкие чёрные ремни на лоб и левую руку со специальными чёрными коробочками, которые, по древнему поверью, усиливают молитву.
