– Я вспоминаю это не для того, чтобы показать, какой я старый, – всё с той же отстранённой улыбкой сказал Мэй. – Я лишь хочу, чтобы вы поняли: то, что сегодня выдаётся за уникальное и новое, в действительности не уникально и не ново. То, что сегодня называют искусственным интеллектом, – это использование старых инструментов и идей в новых продуктах, только и всего.
Одинцов незаметно увлёкся разговором. Искусственный интеллект никак не входил в круг его интересов, но современные новшества были на слуху – роботы-логисты, киноэффекты, самоуправляемые автомобили, голосовой помощник в смартфоне… С некоторыми технологиями, вроде того же распознавания лиц, Одинцов сталкивался по работе – их использовали в системах безопасности. А радикальное продление человеческой жизни он совсем недавно обсуждал с Вейнтраубом, пусть и в очень специфическом ключе.
Беседа спикеров производила двоякое впечатление. Вроде бы Одинцов знал основы того, про что они говорили, но никогда не задумывался, какими путями и куда движется человечество. Что-то происходит – ну и пусть происходит. Значит, так надо. Не задумывался Одинцов и о том, насколько выросла зависимость людей от компьютерных технологий. Он прошёл хорошую школу и смог бы выжить, оказавшись голым в лесу зимой, поэтому к достижениям прогресса относился просто: есть они – хорошо, надо использовать; нет – ничего не поделаешь, обойдёмся. Такое отношение можно назвать философским, а можно безразличным. Но сейчас ему предложили два взгляда на происходящее, и спикеры расходились в этих взглядах чем дальше, тем больше. Очевидно, сам формат встречи подталкивал зрителей к решению, чья позиция им ближе. И Одинцов – вовсе не из личного отношения к Борису, хотя и оно наверняка играло роль, – склонялся на сторону Дилана Мэя.
– Современные компьютеры, оснащённые современными программами, способны решать сверхсложные задачи, которые из-за своей сложности кажутся многим абстрактными. Что это, если не искусственное мышление? Что это, если не интеллект? – спрашивал Борис, и собеседник отвечал:
– Человек мыслит на основе познания и приобретённого опыта. У машины нет ни того, ни другого: она использует колоссальные вычислительные ресурсы и возможности памяти. У человека и машины несопоставимый инструментарий.
– Именно поэтому я говорю о превосходстве и самых вдохновляющих перспективах развития искусственного интеллекта, – подхватывал Борис. – Машиной достигнуто естественное превосходство над человеком в области интеллектуальных игр, и этого превосходства она уже не уступит. Искусственный интеллект отныне и всегда – я повторю: всегда! – будет побеждать человека в играх.
– Да, будет, – соглашался Мэй. – Но компьютер не играет в шахматы, он рассчитывает все возможные варианты. Его программа умеет считать бесконечно быстрее человека, поэтому компьютер побеждает. А вот играть – именно играть! – в шахматы может только человек, у которого есть личность. Потому что для личности важна не только победа: для личности важны размышления, важно интуитивное понимание, важен интерес. Когда эти качества есть, можно говорить о разуме. Когда их нет, мы получаем скучнейшее соревнование автомобиля с бегуном. Само собой, автомобиль обгонит даже чемпиона мира. Точно так же неинтересно соревнование между штангистом и автопогрузчиком. Для человека спорт – это преодоление себя и расширение возможностей, а для машины – просто работа.
Борис упирался:
– Мы обсуждаем не бег или поднятие тяжестей. У нас речь про соревнование в интеллектуальной области. Соперники демонстрируют мыслительные способности, а мышление представляет собой строгий математический процесс.
– Это верно лишь отчасти, – говорил Мэй. – Если поставить между ними знак равенства, мы тут же потеряем, по сути, фундаментальную составляющую человеческого познания. Либо надо снова вернуться к уточнению терминов и признать, что речь у нас не про интеллектуальную деятельность, а про автоматизацию процессов.
– Ничего подобного! – Борис возмущённо ёрзал в кресле. – Автоматизация усовершенствует инструментарий, который используется для достижения целей, выбранных человеком. А искусственный интеллект сам определяет цели. Интеллектуальные системы постоянно изменяются и самосовершенствуются благодаря анализу получаемых данных. В результате они приобретают способность, которая ещё недавно была только у человека. Это способность к формированию стратегических суждений о будущем. Например, компьютер играет в шахматы. На старте его программа обладает лишь установочными данными в виде правил игры. Искусственный интеллект добывает новые данные по собственному усмотрению, сыграв сам с собой миллионы раз. Он усваивает информацию и приобретает навыки с феноменальной скоростью. Поэтому, поставив себе цель – победить человека в интеллектуальной игре, он достигает этой цели.
Мэй снова и снова повторял:
– Всё это лишь автоматизация процессов, которая происходит давным-давно. Разве что в наши дни процесс многократно ускорился по сравнению с прошлым. И всё же называть существующие компьютерные программы искусственным интеллектом в принципе неправильно. Потому что интеллект – это способность изобрести колесо, которого не существует. Или создать теорию электричества, как Франклин. Или разработать периодическую систему элементов, как Менделеев. А всё остальное – победы в шахматах или распознавание лиц – это популизм и спекуляции. У компьютера есть бездонная память, но нет понимания; есть невероятные вычислительные способности, но нет интуиции. Компьютерная программа может усовершенствовать колесо, но изобрести его она неспособна…
Наконец, уязвлённый Борис прямо обрушился на Мэя с обвинениями:
– Вы отказываете человечеству в одном из величайших достижений за всю его историю. Вы утверждаете, что искусственного интеллекта не существует. На каком основании, можно спросить?
– На том основании, что для изобретения чего-то действительно нового необходима теория, – с готовностью ответил Мэй. – Вы ведь, насколько мне известно, переехали в Штаты из России?.. У вас в стране пытались построить социализм, прочитав «Капитал» Маркса. Это умная книга, но в ней есть теория капитализма и нет теории социализма. Эксперимент, проведённый без теории, унёс миллионы человеческих жизней – и с треском провалился, а его последствия страна и весь мир продолжают расхлёбывать до сих пор… Я ни в коем случае не хочу обидеть русских: есть аналогичные примеры с другими странами. Я лишь хочу сказать, что нет оснований говорить об искусственном интеллекте до тех пор, пока нет теории о том, как мыслит человек. Потому что нет и альтернативы. Для того, чтобы создать мыслящий компьютер, надо идти по пути природы, создавшей человеческий разум на основе личности, которой движет интерес. Любой другой путь приводит к имитации интеллекта, поскольку эта имитация не обладает ни пониманием своих действий, ни интересом к тому, что делает. Даже у самой совершенной компьютерной программы нет нужды выживать. Ей неведома конкуренция. Она не знает радости достижения успеха. Но без этого нет мотива для развития интеллекта: есть лишь математика и растущая скорость перебора вариантов…
Разговор вышел долгим. Одинцову сложно было с ходу разобраться в тонкостях формулировок. Называть или не называть умные компьютерные программы искусственным интеллектом – какая разница? Но потенциальная угроза, которую упоминали спикеры, заинтересовала его как военного. Ведь если искусственный разум поставит себе цели, которые не совпадут с человеческими, он будет опасен в первую очередь для того, кто ему слишком доверял.
