– Ребята, мы вообще-то Философский камень обсуждаем, а не философию, – снова начал Одинцов, но историк только отмахнулся, наседая на Еву:
– Любая наука – это система взаимосвязанных положений. Научное знание должно быть проверено и доказано. Ты с помощью проверенных положений пытаешься обосновать новое положение. Если противоречий нет, новое положение считается доказанным, и так далее. Математики в древности учились выстраивать систему доказательств как раз у философов… Потом научное знание должно иметь практический смысл. Скажешь, философию никто не использует? Используют везде, от политики до… я даже не знаю, докуда угодно! А ты говоришь – не наука. Ещё какая наука! Только не точная, а гуманитарная. И занимается она в конечном итоге смыслом жизни. Потому что есть в гуманитарных науках принцип холúзма: целое всегда важнее и больше, чем сумма его частей…
Разговоры о смысле жизни наскучили Одинцову лет в шестнадцать. Но тут он обрадовался, услыхав что-то знакомое. Было дело, Ева рассказывала им с Муниным про математический феномен, когда действие нескольких факторов оказывается больше их простой суммы.
– Эмерджéнтность! – поднатужившись, припомнил Одинцов мудрёное словечко, и Ева благосклонно кивнула:
– Молодец. Мог бы сказать просто – синергия. Это правда: любой мост больше, чем сумма деталей, из которых его сделали. Особенно наш мост. Но я не знаю гуманитарные науки, я знаю холонóмную теорию…
– Вот! – Мунин торжествовал. – Холизм, холономный… Греческий корень один и тот же.
– Корень, может быть, тот же, – пожала плечами Ева, – но смысл другой. Если нам придётся с этим работать, боюсь, мы сойдём с ума. Сначала вы, потом я.
Она усмехнулась, и от этого её слова прозвучали шуткой, но какой-то невесёлой. Одинцов сказал:
– Нам лететь ещё часа два. Расскажи хоть, о чём речь. Авось, не сразу свихнёмся.
Ева изящно отправила в рот оливку и промокнула салфеткой припухлые африканские губы. Она была всё же математиком, а не физиком; к тому же для лекции про холономную теорию Бома ей досталась не слишком подходящая аудитория – бывший спецназовец и гуманитарий.
– Ладно, я попробую, – вздохнула Ева. – Представьте себе, что в аквариуме плавает рыба. Её снимают две телекамеры – одна спереди, другая сбоку. Вы в другой комнате и не знаете про аквариум. Перед вами два экрана. Там две разных рыбы: одна видна в профиль, другая анфас. Вы внимательно смотрите и решаете, что рыбы связаны друг с другом. Например, они поворачивают – по-разному, но в одно и то же время, – и теперь вы видите первую рыбу анфас, а вторую в профиль. Они синхронно ныряют, синхронно шевелят хвостом и открывают рот. В вашей реальности вы делаете вывод, что две рыбы мгновенно координируют свои действия. А в реальности аквариума – это не две рыбы, а одна, которую вам показывают на разных экранах с двух сторон. Теперь представьте себе Вселенную…
35. Про космическое единство и трёх королей
Во Франкфурте троица не задержалась ни на одну лишнюю минуту.
Немцы подтвердили, что не зря славятся аккуратностью. Самолёт «Люфтганзы» прибыл вовремя, багаж в аэропорту выдали быстро и не тянули с пограничными формальностями. В Германии догадались учесть паранойю израильской службы безопасности, которая уже пропустила пассажиров сквозь сито: вряд ли эти двести человек сильно изменились за четыре часа полёта на многокилометровой высоте. Наверняка сыграла роль и привычка европейцев жить общим домом, когда гостей страны встречают именно как гостей.
– Следующая остановка – Кёльн, – объявил компаньонам Одинцов.
Междугородный экспресс отправлялся прямо из аэропорта. Во Франкфурте считали, что транзитным пассажирам нет нужды кочевать с багажом через город к вокзалу и создавать сутолоку. Кассовые автоматы избавили троицу от очереди за билетами… Шаг за шагом германский порядок позволял свести к минимуму время между прибытием самолёта и отправлением поезда.
– Почему немцы смогли сделать, чтобы всем было удобно, а у нас не могут? – наивно спросил Мунин, ещё не привыкший ко многим заграничным обычаям. Ева только пожала плечами; Одинцов тоже промолчал. В его советской молодости на такие вопросы полагалось отвечать: «Зато мы выиграли великую войну!». Сейчас ответ не годился, но другого по-прежнему не было.
Длинная серебристо-серая сигара экспресса ICE напоминала своего родственника – скоростной поезд «Сапсан», который курсирует между Петербургом, Москвой и Нижним Новгородом. Одинцов расщедрился и отдал без малого четыре сотни евро наличными за три билета в первый класс.
– Всё для тебя, – сказал он Мунину, и Ева надулась.
Нутро вагона было похоже на самолёт. Большие кожаные кресла с высокими подголовниками стояли по три в ряд – два бок о бок и одно через широкий проход, застеленный ковровой дорожкой. Мунин предложил двойное место Еве с Одинцовым, но Ева сказала:
– Нет уж! – и устроилась в гордом королевском одиночестве.
Это был не только её каприз: за час езды от Франкфурта до Кёльна мужчинам предстояло уложить в головах то, что рассказала Ева. Они раскрыли макбуки, подключились к местной сети Wi-Fi – и забыли обо всём.
Ева тем временем дошла до обзорной площадки, расположенной сразу за кабиной машиниста; полюбовалась оттуда пейзажами Центральной Германии, которые пролетали за толстенным стеклом, и вернулась в своё кресло. Мунин и Одинцов едва заметили её отлучку: они были погружены в работу – проверяли, уточняли и конспектировали то, что каждый считал нужным.
Порядок сложился ещё во время поисков Ковчега Завета. Никто не знал, какая именно информация может принести пользу делу. Поэтому компаньоны объединяли свои знания и делились друг с другом любыми соображениями, которые возникали по ходу работы. Прошлые успехи подсказывали, что стоит обратить внимание и на философию, и на холономную теорию, раз уж мысли о них пришли в голову.
Ева говорила, что на Земле и в космосе человек взаимодействует с веществом в трёх состояниях: твёрдом, жидком и газообразном. Но во Вселенной намного больше плазмы, из которой состоят звёзды, – в них заключена основная масса вещества. Плазма – это ионизированный газ со свободными электронами. Каждый электрон сам по себе движется хаотично. Поэтому физика Дэвида Бома удивило, что колоссальное множество частиц в плазме как будто согласуют поведение между собой и действуют как одно гигантское целое. Из них складывается что-то вроде амёбы – пусть примитивного, но всё-таки живого существа.
Ева напомнила разговор у Вейнтрауба про кошку Шрёдингера и квантовую неопределённость:
– Пока ты не смотришь на кошку в ящике, она живая и мёртвая одновременно. Пока ты не смотришь на электрон, он одновременно и частица, и волна. Был ещё Нильс Бор, который в том же духе утверждал, что частицы вообще не существуют в отсутствие наблюдателя…
Однако, по мнению Бома, элементарные частицы существовали независимо от того, наблюдают за ними или нет. А то, что индивидуальный хаос электронов создаёт в совокупности абсолютно организованное движение, Бом объяснил при помощи квантового потенциала.
