Следом он с прежней аккуратностью по краю бокала налил Рихтеру и себе в пиво по полстопки разноцветных ликёров: ярко-голубого Blue Curacao, рубиново-красного Strawberry и тягучего прозрачного Cointreau.
Одинцов так ловко справлялся с работой бармена, что Ева поцокала языком и заметила:
– Не перестаёшь удивлять…
– Тебе же сказали: мир меняется, – ответил Одинцов, заканчивая священнодействие. – А я что могу добавить? Пусть нас объединяет всё, что только может объединить. Тогда, может, войны и правда не будет… Леди пьёт с удовольствием, джентльмены до дна. Будем здоровы!
Он поднял бокал и сделал первый глоток подкрашенного пива с текилой. Стопка тут же черпнула через край и утонула; напитки окончательно перемешались. Одинцов продолжал пить, и Рихтер, искоса поглядывая на него, старался не отставать.
Ева смаковала «Камикадзе». Апельсиново-лимонный вкус удачно ложился поверх пива с «Ягермайстером».
Мунину тоже пришлась по душе «Русско-японская война», но порция была микроскопической. Историк вздохнул при виде того, как аппетитно пьют старшие товарищи; медленно выцедил коктейль из рюмки и повертел её в пальцах, раздумывая насчёт вишенки – съесть или оставить? Закуска это или дизайн?
Одинцов и Рихтер почти одновременно стукнули донышками пустых бокалов о столешницу.
– Фейерверк вкуса, – почмокав губами, признался археолог.
– Можем в честь нашей встречи переименовать это дело в «Кёльнские огни», – добродушно предложил Одинцов и бросил в рот горсть орешков. – Как видите, ничего страшного не случилось, мы всё ещё живы…
Видимо, Рихтер посчитал, что коктейль получил название из-за стопки, тонущей в пиве, и не имел представления о действии настоящей глубинной бомбы. К ужасу моряков-подводников, её взрыватель срабатывает не сразу при ударе об воду, а с задержкой, когда бомба доныривает до цели. Зная об этом, Одинцов не стал откладывать важный разговор и сказал, обводя рукой пивную:
– Замечательное место. Мы только что летали в Израиль. Там нет ничего подобного.
– Наверняка есть, просто у нас времени было немного, – тут же возразила Ева и принялась нахваливать Иерусалим с Тель-Авивом. Она вроде бы защищала Израиль, но в действительности подыгрывала Одинцову. Мунин тоже понял затею старшего компаньона: сперва выбить Рихтера из привычной колеи, а потом навести на нужную тему.
Манипуляция удалась без помех благодаря раздражению и алкоголю. Услыхав об Израиле, заинтригованный археолог блеснул глазами, а историк наконец-то съел вишенку и включился в игру.
– Думаю, от нас не ждут мнения об израильских ресторанах, – сказал он как бы между делом. – От нас ждут совсем другого.
Рихтер насмешливо посмотрел на Одинцова.
– А вы говорили, что путешествуете. Выходит, поездка всё же деловая?
– В Германии мы туристы, – пришла на помощь Ева. – Мадам де Габриак очень рекомендовала ваш музей, поскольку знает, что в Израиль мы летали по личной просьбе мистера Вейнтрауба.
– Вот как?! – Рихтер был заинтригован ещё больше. – Я имел честь общаться с мистером Вейнтраубом. Это был великий человек. Его смерть – огромная потеря… Но, если не секрет, как ваше поручение связано с моим музеем? Я могу понять интерес уважаемого коллеги. – Археолог указал на Мунина и полувопросительно добавил: – А вы ведь не имеете отношения к науке…
– Я математик, доктор наук, – сказала Ева, подарив Рихтеру очередную лучезарную улыбку. – Занимаюсь аналитикой и работаю с Ковчегом Завета. Это, конечно, не история и не археология, но тоже кое-что.
Рихтер смущённо закряхтел, и Одинцов подвёл итог:
– Мистер Вейнтрауб достаточно высоко ценил каждого из нас. Мы с ним давно и близко сотрудничали. Поэтому нам была поручена задача, которую пока никто не решил.
Археолог обвёл троицу взглядом.
– Теряюсь в догадках, какую задачу вы могли бы решать. Историк, математик и военный…
– Я не совсем обычный военный, – сказал Одинцов; Ева с Муниным насторожились, а он продолжил: – Я военный, который не хочет войны.
Рихтер переспросил со смешком:
– Хотите сказать, что ваш тост был искренним? Простите, но я думаю, вы просто заглаживали свою неловкость. Какой же военный не хочет войны?!
– Хороший военный, – ответил Одинцов. – Плохим военным нужна война, чтобы оправдывать своё существование и деньги получать. Это как плохому врачу выгодно, чтобы люди болели. Хороший врач старается всех вылечить. Хороший военный защищает близких и старается сохранить мир.
Компаньоны с уважением смотрели на Одинцова. Рихтер тоже взглянул на него без прежней неприязни, но помотал головой.
– Тогда я тем более не понимаю, что вы могли делать для мистера Вейнтрауба и при чём тут мой музей.
Судя по тому, как наливались краской щёки археолога, «Глубинная бомба» начинала действовать. Мунин осторожно сказал:
– Видите ли, мистер Вейнтрауб считал, что некоторые артефакты Первого Храма уже найдены… или будут найдены в ближайшее время. Также он предполагал, что они помогут полностью расшифровать надписи на скрижалях Завета и обрести совершенное знание.
– Нет, нет и нет, – отрезал Рихтер. – Ничего не могло быть найдено; ничто не может быть найдено, и никаких откровений не будет.
Он повторил мысль, уже известную троице: раскопки в Израиле куда больше зависят от политики, чем от науки. А раввины имеют очень большой политический вес, поэтому священные храмовые ценности – даже если их удастся обнаружить – будут заново скрыты, и никто про находку не узнает.
– Такие артефакты слишком опасны, – воодушевляясь всё больше, говорил Рихтер. – Обретение древних святынь может ударить по основам современного мироустройства. За многие века сложились определённые религиозные догмы и ритуалы. Их пересмотр грозит последствиями, которые страшно себе представить. Мудрые евреи не хотят пилить сук, на котором сидят. В этом с ними полностью солидарны христиане и мусульмане. Всех устраивает status quo – пускай шаткое, зато привычное положение дел.
– Но ведь Ковчег Завета найден, и мир не рухнул, – попытался возразить Мунин.
Рихтер ответил со снисходительной улыбкой:
– У профессионалов к обнаруженному Ковчегу есть как минимум одна претензия. Вы о ней, конечно, знаете. А для ваших друзей поясню, что специалисты воспринимают любое археологическое открытие всерьёз только в том случае, когда известно, где и при каких обстоятельствах оно сделано….
По словам Рихтера, если бы Ковчег нашли в пещере у Мёртвого моря или на Храмовой горе, сомнения в его подлинности, скорее всего, были бы преодолимы. Но внезапное появление Ковчега в России, да ещё в разобранном виде, вызывает закономерный скепсис. Внешнее сходство с предполагаемым оригиналом и даже аномальные свойства – это далеко не всё. По крайней мере, для археолога.
