В самолёте Мунин слушал очень внимательно, и сейчас это пошло ему на пользу. По пути от витрины к витрине историк старался произвести на Клару впечатление своими бездонными знаниями, норовя невзначай коснуться её руки. Оба увлеклись разговором и совсем перестали обращать внимание на идущих следом.
– Опасная концентрация гормона в закрытом помещении, – шепнул Одинцов, и Ева сердито пробурчала:
– Завидуешь?
Одинцов не понял, с чего бы ей огрызаться. Клара моложе лет на пятнадцать, и что? Рядом с очаровательным экскурсоводом уже гарцует Мунин. И вообще кругом полно симпатичных фигуристых девчонок, но это не повод – нервничать из-за каждой… Одинцову вспомнилось, как в Майами, а потом в Яффо ни с того ни с сего Ева приревновала его к Жюстине. Красивая женщина, спору нет, но Еве-то с какой стати бояться конкуренции?
Наверное, это не страх, а обычное бабское чувство собственности, решил Одинцов. Ну и ладно. Впредь надо будет учитывать. У кого нет слабых мест? А Ева мало того, что красива, как богиня, так ещё и умна, как чёрт…
– Для человека голограмма – это трёхмерное изображение, – рассказывала Ева в самолёте, – но уникальность её в другом. Если разрезать пополам обычную фотографию, вы получите две части изображения. Если разрезать голографическую плёнку и осветить лазером любую половину, над ней опять возникнет целое изображение. Только качество картинки будет вдвое хуже. Если и эту половину разрезать пополам, вы по-прежнему увидите весь предмет, но подробностей будет уже в четыре раза меньше. Голографический снимок можно резать ещё и ещё: разрешение с каждым разом ухудшается, но каждая часть хранит всю информацию о предмете целиком.
Мунин сдвинул брови и помотал головой.
– Это как?
– Я не физик, я математик, – напомнила Ева. – Объяснять на пальцах мне сложно. Есть факт. По отдельному обрезку фотографии нельзя понять, что было на других частях снимка. Но даже маленький кусочек голографической плёнки в лазерном свете сохраняет снимок целиком. То есть на обычном снимке информация распределена локально. Каждый элемент привязан к месту – здесь одно, здесь другое; здесь голова, здесь ноги. А на голографическом снимке распределение нелокальное: всё содержится во всём. О кораблях в океане помнишь? Каждый корабль движется по своим делам, но в едином поле, благодаря которому знает про другие корабли, шторма и айсберги. Вспомни плазму. Хаотичное движение каждой частицы в отдельности – это часть абсолютного порядка, которому подчиняется весь объём. У каждого электрона есть вся информация об остальных…
Одинцов получил приказ терпеть – и терпел, дожидаясь, пока Ева от заумных теорий перейдёт к вещам более простым и понятным. Но финал его не порадовал.
– По мнению Дэвида Бома, – сказала Ева, – во Вселенной реализован голографический принцип. Её пронизывают бесчисленные волны самой разной частоты. Родственные волны встречаются и создают паттерны. Вселенная – это огромная плавающая голограмма. В любой её точке содержится информация обо всём мире, закодированная в паттернах…
Окружающий мир кажется материальным, говорила Ева, но это сложнейшая голографическая иллюзия. Наш уровень реальности – то, что мы видим. А на более глубоком уровне может скрываться порядок, порождающий предметы так же, как плёнка с бессмысленными закорючками создаёт видимую голограмму. И этот порядок мироустройства настолько глубок, что постигнуть его человеческий разум пока не в состоянии…
Тогда у Одинцова действительно вскипели мозги, а сейчас он путался в мыслях при виде витрин с древними артефактами. Казалось бы, под одним стеклянным колпаком – глиняная фигурка, под другим – бронзовый воинский шлем, под третьим – ажурная резьба по кости. Но это не глина, не бронза и не кость – это лишь отражённый свет, с виду неотличимый от реальных материалов. И что в таком случае считать реальным? Только то, что можно потрогать? А если ощущение прикосновения – тоже иллюзия, но следующего порядка?
Иллюзорность Евы, да и своя собственная, Одинцова категорически не устраивала. Он предпочитал материальное существование, даже если временами возникало желание кое-что в нём подправить.
От этих мыслей пришлось отвлечься, когда Клара подвела троицу к последней витрине. Стеклянный колпак был пуст, а на пьедестале под ним в несколько рядов серебрились кнопки, как в лифте или на панели домофона.
– Здесь хранится наш главный экспонат, – сказала девушка и нажала верхнюю кнопку. Свет, возникший в пространстве за стеклом, создал для зрителей бюст Нефертити.
– Что-то такое мы уже видели, – проворчал Одинцов.
Клара отпустила кнопку; изображение пропало, а когда она нажала следующую – внутри витрины тускло сверкнул наконечник легендарного копья, которым, по преданию, римский центурион Лонги`н заколол на кресте Иисуса. Несколько минут назад троица проходила мимо витрины с этим наконечником, и Мунин в очередной раз впечатлил Клару.
– Мне известны три артефакта, которые претендуют на звание подлинного копья Лонгина, – важно сказал историк. – Один хранится в Ватикане, один в Вене и один у армян в Эчмиадзине.
Кларе осталось только уточнить, что Рихтер выбрал для своего музея голограмму наконечника из Армении…
…а когда она нажала очередную кнопку и на витрине снова появился предмет из только что пройденной экспозиции, Ева сухо заметила:
– Ваш главный экспонат – плёнка. Я правильно понимаю?
Клара кивнула. Мунин потребовал объяснений, и Ева поделилась очередной уникальной особенностью голографических снимков: их может быть много на одной и той же плёнке.
Каждый снимок – это запись паттерна, который создали волны лазерного света, направленные на предмет и зеркало под определённым углом. Следующий предмет освещают теми же лучами, но под другим углом, – и новый паттерн записывают на ту же плёнку. Снова меняют предмет, снова меняют угол, делают ещё одну запись, и так далее. А чтобы посмотреть изображение любого предмета, достаточно направить на плёнку свет под тем углом, под которым сделан снимок.
На витрине лежал едва заметный кусочек плёнки с целым набором изображений. Кнопки позволяли выбрать угол освещения – и вызвать из небытия любой экспонат. Одинцов и Мунин уткнулись носами в стекло колпака, силясь разглядеть микроскопические пятна и завитки.
– Около ста пятидесяти тысяч линий на дюйм, – предупредила Ева. – Столько умели записывать, когда я этим интересовалась. А сейчас наверняка ещё больше. Голограмма – это самый эффективный способ хранения информации. С ней не могут сравниться никакие другие носители. Только мозг.
39. Про историю, археологию и парфюмерию
После экскурсии Клара проводила троицу в директорский кабинет, где гостей уже поджидал Рихтер.
– Надеюсь, вы не скучали в моё отсутствие, – глухим голосом сказал он, пряча в ящик стола упаковку растворимого аспирина. – Прошу простить, я вчера… гм… несколько переоценил свои силы. Чай, кофе?
