— Да?.. Может, и досталось, но — то ли, что нужно? Собственных сыновей не знаю. И узнаю ли?
— Если хочешь, я все-все про себя расскажу.
— Я даже не знаю, с чего начать… Давай с самого начала?
— Папа, ты очень рассердился, что меня забрали в арестантскую? Или просто расстроился?
К полному изумлению Кейла отец только рассмеялся.
— Забрали и забрали — что тут такого? Ты же не сделал ничего плохого.
— Но я же был в недозволенном месте. — Кейлу очень хотелось ответить за свой поступок.
— Я однажды тоже попал в похожую историю, — сказал Адам. — Целый год отсидел за то, что был в недозволенном месте.
Кейл изо всех сил старался переварить невероятную новость.
— Не может быть, — выговорил он наконец.
— Мне иногда самому кажется, что не может быть. Но факт остается фактом. Потом я убежал, забрался в лавку и выкрал одежду.
— Не может быть, — огорошенно повторил Кейл, но внутри у него разливалось такое упоительное тепло от сознания близости к отцу, что он едва дышал, чтобы сберечь это чувство, не дать ему улетучиться.
— Ты ведь Сэмюэла Гамильтона помнишь? — спросил Адам. — Так вот, когда ты был совсем маленьким, он сказал, что я плохой отец. А чтобы вразумить хорошенько — стукнул меня, да так, что я свалился.
— Это тот старик?
— Старик-то старик, но рука у него тяжелая была. Только потом я его понял. Я, понимаешь, весь в отца. Он не признавал во мне человека, и я своих сыновей за людей не держал. За это Сэм меня и поколотил.
Он смотрел Кейлу в глаза и улыбался, а у того от любви к отцу мучительно замирало сердце.
— Мы с Ароном все равно считаем, что у нас хороший отец.
— Бедные вы мои, — сказал Адам. — Откуда вам знать, плохой или хороший. Другого-то у вас нет.
— А я рад, что меня посадили в тюрьму!
— Знаешь я тоже! — рассмеялся Адам. — Мы оба были в тюрьме, значит, у нас есть, о чем потолковать. Ему становилось легко и радостно.
— Расскажи, какой ты — можешь?
— Конечно, могу.
— А захочешь?
— Конечно, отец.
— Ну, вот и расскажи. Понимаешь, быть человеком — значит взять на себя какую-то ответственность, а не просто заполнять собой пространство. Итак — какой ты?
— Ты это взаправду? — застенчиво спросил Кейл.
— Конечно, взаправду… Честное слово! Давай рассказывай — если хочешь.
— Ну, если взаправду, я… — начал было Кейл и замолк. — Трудно так, сразу.
— Еще бы не трудно. Может, вообще невозможно. Расскажи тогда про Арона.
— А что тебя интересует?
— Что ты о нем думаешь. Остальное, наверное, никто не знает.
— Арон — он добрый, — сказал Кейл. — Он не делает ничего плохого. И в голове ничего плохого не держит.
— Ну вот, ты и начал о себе рассказывать.
— Как это?
— Ты делаешь что-то плохое и в голове плохое держишь — верно?
Кейл покраснел.
— Верно.
— Очень плохое?
— Очень. Рассказать?
— Не надо, Кейл. Ты уже все рассказал. По твоим глазам я вижу, что в тебе идет борьба. Ты не стыдись этого, сын. От стыда можно с ума сойти. Арон тоже испытывает стыд?
— Ему нечего стыдиться, он ничего такого не делает.
Адам нагнулся к нему.
— Ты это точно знаешь?
— Точно.
— Скажи, Кейл, ты его защищаешь?
— В каком смысле, сэр?
— В таком… Вдруг ты узнал о чем-нибудь неприятном или жестоком — поделишься с ним или нет?
— М-м… Вряд ли.
— Почему? Думаешь, у него не хватит сил вынести неприятность, не то что у тебя?
— Не в этом дело, Арон не слабак, он просто добрый, не вредный. Мировой парень! Никого не обижает и сам не жалуется. Драться он не любит, но кому хочешь сдачи даст, ничего не боится.
— Ты, я вижу, любишь брата.
— Да, люблю… Но и гадости тоже ему делаю. Мне нравится его дурачить, дразнить и вообще. Иногда сам не знаю, зачем.
— А потом сам переживаешь, правда?
— Угу…
— Арон тоже переживает?
— Наверное, не знаю… Вот когда я не захотел стать членом церковной общины, он очень огорчился. И еще он ужасно переживал, когда Абра на него взъелась. Ненавижу, говорит. Он прямо заболел от этого. У него тогда жар начался, и Ли за доктором посылал — помнишь?
— Господи, живу рядом с вами и ничего-то не знаю! — изумился Адам. — За что же она на него взъелась?
— Да так… Тебе обязательно нужно знать?
— Если не хочешь, не говори.
— Ладно уж, ничего тут секретного нет. Арон ведь священником хочет стать, ну а мистер Рольф, священник наш, он за высокую церковь
24 выступает и брата подговаривает. Арон сказал, что он, может, никогда не женится, будет затворником жить.
— То есть вроде монахом заделается?
— Ну да!
— И Абре это не понравилось?
— Еще бы! Как кошка зафыркала. Она вообще такая злюка бывает. Схватила у Арона самописку и ка-ак бросит ее на землю и давай топтать. Я, говорит, полжизни ему посвятила, а он…
— Сколько же лет Абре? — рассмеялся Адам.
— Скоро пятнадцать, но она… ну, вроде взрослее.
— Понятно. Ну и что Арон?
— Ни слова не сказал, но здорово обиделся.
— Ты, наверное, отбил бы ее у Арона, если б захотел? — сказал Адам.
— Абра с Ароном обручена, — серьезно возразил Кейл.
Адам пристально посмотрел сыну в глаза и позвал Ли. Тот не появился.
— Ли! — крикнул он снова и добавил: — Странно, по-моему, он никуда не уходил. Кофейку бы еще.
Кейл вскочил.
— Я сейчас заварю!
— Тебе в школу пора.
— Мне не хочется.
— Надо. Арон уже там.
— Можно я с тобой побуду, па? Сегодня как праздник.
Адам глянул себе на руки и сказал тихим, неверным голосом:
— Ну хорошо, завари.
Пока Кейл возился в кухне, Адам с удивлением чувствовал, что в нем происходит какая-то перемена. Каждой клеточкой своего существа он ощущал незнакомое волнение. Ноги напружинились, вот-вот сами понесут его, руки тянулись к работе. Жадными глазами он обвел комнату. Стулья, картины на стенах, алые розы на ковре — вещи казались новыми, одушевленными, близкими. В его сознании зародилась неутолимая жажда жизни, такое ожидание и предвкушение будущего, как будто отныне каждая минута его существования должна приносить одну радость. Он испытывал необыкновенную приподнятость, словно перед ним занимался мирный безоблачный, золотистый день. Адам закинул руки за голову и вытянул ноги.
