Адам Траск повидал войну, правда, малую, состоящую из погонь и побоищ, но, во всяком случае, он сам пережил то, что бывает, когда переиначивают все законы нормальной жизни и человеку дозволяют убивать других людей.
Он плохо помнил свое боевое прошлое. Конечно, многое отчетливо вставало в воспоминаниях: чье-то искаженное лицо, груда обгоревших трупов, клацанье ножен при быстрой, сбивающейся на бег ходьбе, нестройные рваные залпы из карабинов, холодный режущий голос горна по вечерам. Но эти картины, запечатлевшиеся в памяти, были словно бы мертвые. В них не было ни движения, ни волнения — скорее просто картинки в книге, да и то не очень хорошо нарисованные.
Адам ревностно отдавался работе, но им владела печаль. Он не мог побороть ощущения, что, признавая молодых людей годными к воинской службе, он тем самым выносит им смертный приговор. Чем сильнее его мучили сомнения, тем более дотошным он становился и непримиримым ко всяким отговоркам в сложных, спорных случаях. Он брал списки призывников домой, навещал их родителей и беседовал с ними — словом, делал гораздо больше, чем от него требовалось. Он был в положении судьи, который отправляет людей на виселицу, ненавидя казнь.
Генри Стэнтон с тревогой наблюдал, как худеет и замыкается в себе Адам, потому что сам он любил веселье, просто жить без него не мог. Ему было тошно смотреть на кислую рожу коллеги.
— Да брось ты переживать, — твердил он Адаму. — Тебя что, война больше других касается? Не ты ее начал, верно? Тебя на это место поставили, чтобы ты действовал по правилам. Вот и действуй! Не ты у нас главнокомандующий.
Адам повернул створки жалюзи, чтобы полуденное солнце не било в глаза, и уставился на испещренную резкими параллельными тенями столешницу.
— Да понимаю я, — сказал он досадливо, — все понимаю! Хуже всего, когда надо принимать решение. Когда от тебя зависит «годен» или «не годен». Я вот парня судьи Кендела годным признал, а его взяли и убили на тренировочных стрельбах.
— Ты-то тут при чем, чудак-человек! Хочешь, совет дам? Лучше нет, как вечером стаканчик пропустить. Или же в кинематограф сходи… спится потом замечательно.
Генри засунул оба больших пальца под жилет и откинулся на спинку стула.
— Раз уж мы об этом заговорили, я тебе вот что скажу. От твоих беспокойств никакой пользы ребятам нету. Меня бы и уговорил какой, а ты нет, «годен», и точка.
— Знаю я, — ответил Адам. — Генри, это еще долго протянется, как ты думаешь?
Генри испытующе посмотрел на него, потом вытащил карандаш из нагрудного кармана жилета, набитого бог весть чем, и потер резинкой на его кончике о крупные белые зубы.
— Понятно, — негромко сказал он.
— Что — «понятно»? — словно встряхнулся Адам.
— Не заводись. Я только сейчас подумал, как мне повезло. У меня-то девчонки.
Адам медленно провел пальцем по длинной тени от жалюзи.
— Угу, — выдохнул он.
— До твоих ребят черед не скоро дойдет.
— Угу. — Его палец переместился на солнечную полосу и так же медленно двинулся по ней.
— Жуткое дело… — выговорил Генри.
— Что именно?
— Не представляю, как это своих сыновей свидетельствовать.
— Я бы ушел с этого места.
— Верно, лучше уйти. А то ведь захочется негодными их признать, своих-то.
— Нет, — возразил Адам. — Я бы по другой причине ушел. Просто не смог бы не признать их годными. Как раз своим-то нельзя поблажки делать.
Сплетя пальцы, Генри сложил ладони в один большой кулак и выставил его перед собой на столе. Лицо у него было озабоченное и хмурое.
— Да, — сказал он, — тут ты прав. Своим никаких поблажек.
Генри любил веселье и потому старался избегать серьезных и тяжелых тем, так как путал их с неприятными.
— Как там у Арона жизнь в Станфорде?
— Хорошо. Пишет, что заниматься много приходится. Но рассчитывает справиться. Скоро День благодарения, вот на праздники и приедет.
— Надо поглядеть на него. Вчера вечером Кейла на улице встретил. Шустрый он у тебя.
— Шустрый. Только экзамены в колледж на год раньше он не сдавал.
— Ну и что? Может, у него планида другая. Я, к примеру, в колледже не учился. А ты?
— Я тоже, — сказал Адам. — В армию пошел.
— Армия — дело полезное. Ручаюсь, что не жалеешь.
Адам медленно встал из-за стола, взял шляпу с оленьих рогов на стене.
— Будь здоров, Генри, — сказал он.
2
Адам шел домой и думал, какую же ответственность он взял на себя. Когда он уже подходил к дверям, из булочной Рейно вышел Ли с длинным румяным батоном в руках.
— Чесночного хлебца захотелось, — сказал он.
— Я бы тоже поел, с жареным мясом.
— А я как раз поджарил мясо. Письма есть?
— Забыл в ящик заглянуть.
Они вошли в дом, и Ли тут же отправился на кухню. Через минуту туда пришел Адам, сел за стол.
— Ли, — начал он, — представь, наша комиссия берет парня в армию, а его убивают. Несем мы за это ответственность или нет?
— Раз уж начали, все говорите. Я хочу иметь полную картину.
— Ну, допустим, у нас есть сомнение — вполне ли он подходит. Тем не менее мы его берем, и он гибнет.
— Понятно. А все-таки, что вас больше беспокоит — ответственность или вина?
— Вины за собой я не чувствую.
— Да, но иногда бремя ответственности еще тяжелее. При ответственности никакого тебе сладостного утешения: венок мученика не напялишь.
— Я все думаю о том… помнишь, как Сэм Гамильтон, ты и я насчет одного слова спорили… — сказал Адам. — Как его?..
— А-а… «Тимшел» это слово.
— Вот-вот, «тимшел». И ты еще сказал…
— Я сказал, что в этом слове заключено все величие человека. Если, конечно, он хочет быть великим.
— Помню, что твое объяснение очень понравилось Сэму Гамильтону.
— В этом слове — залог свободы. Оно дает человеку право быть личностью, быть непохожим на других.
— Непохожий, он всегда одинок, — задумчиво произнес Адам.
— Все великое и истинное тоже одиноко.
— Какое, ты говоришь, это слово?
— «Тимшел», то есть «ты можешь» по-нашему.
3
Адам с нетерпением ждал Дня благодарения и приезда сына. Хотя тот пробыл в колледже совсем недолго, память уже подводила Адама и преображала в его сознании Арона — любимый человек вообще преображается на расстоянии. После отъезда Арона в доме почему-то стало тихо, и любая мелкая неприятность как бы сама собой связывалась с его отсутствием. Адам поймал себя на том, что начинает хвастаться сыном перед людьми, рассказывая им, какой он способный и как удачно, на целый год раньше школу окончил, хотя люди были чужие, и Арон не особенно интересовал их. Он решил, что в День благодарения в доме надо устроить настоящий праздник, чтобы сын знал, как ценят его успехи.
