Наблюдение показывает, что все происходит из перемен. Размышление подсказывает: ничто так не угодно природе мира, как изменять вещи и создавать новые, на них похожие. Все сущее есть семя, из какового произрастает будущее».
Несколькими строчками ниже он прочитал: «Ты скоро умрешь, но подступающее небытие не облегчает твой удел и не освобождает от треволнений; ты все еще подвержен внешним опасностям и не можешь быть равно добрым к каждому. Еще не срок ограничить мудрость единственно справедливыми поступками».
Ли поднял голову от книги и ответил писателю, квк будто тот был его дальним предком:
— Это верно, хотя и трудно принять, прости. Но не забудь, что ты сам же говорил: «Выбирай прямую дорогу, ибо прямая дорога — в природе вещей». Помнишь? — Он положил книгу, страницы перевернулись, и открылся форзац, на котором плотницким карандашом было размашисто написано: «Сэм Гамильтон».
Ли ни с того ни с сего повеселел. Интересно, Сэм хватился книги или нет, догадался, кто ее украл? Он счел тогда, что самый верный и самый простой способ раздобыть книгу — украсть ее. С тех пор он ни разу не пожалел об этом. Ли любовно погладил гладкую кожу переплета, потом положил томик под хлебницу. «Ну, конечно, он понял, кто взял книгу, — сказал он вслух. — Кому еще взбрело бы в голову красть Марка Аврелия?» Ли пошел в гостиную и подвинул кресло поближе к спящему Адаму.
2
Кейл сидел за столом, подпирая раскалывающуюся голову ладонями и надавливая пальцами на виски. В животе у него бурчало, в ноздри изо рта бил перегар, он словно был окутан перегаром, каждая пора его кожи и каждая складка одежды, казалось, пропитаны им.
Кейл до этого не пил — не было ни потребности, ни повода. Поход в бордель не облегчил боль обиды, и месть не принесла торжества. Рваными, клочковатыми облаками проносились в воспаленном мозгу звуки, образы, ощущения. Происшедшее никак не отделялось от воображаемого. Он помнил, что, когда они с братом вышли из заведения, он дотронулся до его рукава, и тот резким ударом свалил его на землю — точно хлыстом стеганул. Арон постоял над ним, потом вдруг круто повернулся и побежал в темноту, всхлипывая, как испуганный, исстрадавшийся ребенок. Кейл и сейчас различал сквозь топот тот хриплый, надрывный плач. Он лежал, не двигаясь, где упал, — под развесистой бирючиной в палисаднике, и до него доносилось пыхтение и шипение паровозов у поворотного круга и лязг составляемых товарных вагонов. Он закрыл глаза, но услышал легкие шаги, почувствовал, что кто-то подошел и нагнулся над ним. Он глянул, и ему показалось, что это Кейт. Фигура неслышно отошла.
Немного погодя Кейл встал, стряхнул с себя пыль и пошел к Главной улице, удивляясь, что почти ничего не чувствует. Он шел и напевал под нос: «Чудесно роза расцвела в ничейной полосе».
В пятницу Кейл весь день не находил себе места, а вечером Джо Лагуна принес ему литровую бутылку виски. Самому Кейлу по возрасту спиртное не отпускали. Джо очень хотелось присоединиться к Кейлу, но в конце концов он довольствовался полученным от того долларом и тут же отправился купить себе пол-литра граппы.
Кейл пошел в переулок за Торговым домом Эббота и спрятался в том самом укромном местечке позади фонарного столба, откуда совершил первый поход в заведение матери. Там он уселся на землю, скрестив ноги, и, превозмогая отвращение и подступавшую тошноту, начал вливать в себя виски. Два раза его вырвало, но он продолжал пить до тех пор, пока не закачалась под ним земля и не закружился каруселью фонарь.
В конце концов бутылка выскользнула у него из рук, он потерял сознание, но его все еще рвало. В переулок забрел бродячий пес, короткошерстый, хвост кольцом, и, степенно останавливаясь, делал свои дела, но потом учуял Кейла и осторожно обошел его стороной. Джо Лагуна тоже учуял Кейла. Он взял бутылку, прислонившуюся к его ноге, встряхнул ее, посмотрел на свет, отбрасываемый фонарем: на треть полна. Джо поползал вокруг, понапрасну ища пробку, и пошел себе, заткнув горлышко большим пальцем, чтобы не расплескалось.
Когда на рассвете Кейл проснулся от холода, на душе у него и вокруг него все было погано. Он потащился домой, как полураздавленный жук, благо недалеко было — только из переулка выползти и улицу пересечь.
Ли слышал, как Кейл ввалился в дом — от него несло, как из бочки, — как он, шатаясь и хватаясь за стены, добрался до своей комнаты и свалился на кровать. Уснуть Кейл не мог: раскалывалась от боли голова и неотступно грызла совесть. Немного погодя он стал под ледяной душ и изо всех сил натерся пемзой — самое лучшее, что он был способен придумать. По всему телу разливалось жжение и успокаивало, возвращало силы.
Он знал, что должен повиниться перед отцом и просить у него прощения. Должен признать, что брат лучше и добрее его. Иначе ему не жить. И все-таки, когда Ли позвал Кейла, злость на себя обернулась у него злостью на целый свет, и перед отцом и шерифом Куином стоял сейчас затравленный, готовый огрызнуться щенок, которого никто не любит, и он сам не любит никого.
Когда Кейл вернулся к себе, его охватило острое чувство вины, и он не знал, как от него избавиться. Он вдруг испугался за брата. А что если Арон угодил в беду. Не умеет он за себя постоять. Кейл понял, что должен вернуть Арона домой, должен разыскать его и сделать так, чтобы он снова стал таким, как прежде. Это нужно сделать во что бы то ни стало, даже если придется пойти на жертву. Идея жертвы увлекла Кейла, как и любого, жаждущего искупить вину. Арон почувствует, что ради него чем-то пожертвовали и тогда обязательно вернется.
Кейл подошел к комоду и достал из ящика спрятанный между платками пакет. Он обвел глазами комнату и поставил на стол фарфоровую пепельницу. Потом глубоко вздохнул, и прохладный воздух показался ему приятным на вкус. Взяв хрустящую банкноту, он сложил ее пополам, домиком, и, чиркнув спичкой снизу о крышку стола, поджег. Пламя побежало по плотному листку, он свернулся, почернел, и, лишь когда огонь обжег пальцы, Кейл бросил обуглившийся комок в пепельницу. После чего снял вторую банкноту и тоже поджег.
Когда догорала шестая, в комнату без стука вошел Ли. — Гарью пахнет, сказал он и, увидев, что делает Кейл, негромко охнул.
Кейл думал, что Ли вмешается, и приготовился дать отпор, но тот стоял, сложив руки на животе, и молча ждал. Кейл упрямо, одну за другой жег банкноты, а когда они кончились, растер черные хлопья в порошок и посмотрел на Ли, дожидаясь, что тот скажет. Ли все так же неподвижно стоял и молчал.
— Ну что же ты молчишь? — не выдержал Кейл. Хотел поговорить — говори!
— Нет, — ответил Ли, — не хотел. И ты ничего не говори, если не хочешь. Я посижу немного и пойду. Вот тут присяду. — Он опустился на стул и сложил перед собой руки. По лицу его блуждала улыбка, которую называют загадочной.
Кейл отвернулся.
— Я дольше тебя просижу, — сказал он.
— Если решим состязаться — вероятно. Но вот если сидеть целые дни, годы, может, и века — нет, Кейл, не пересидишь ты меня, проиграешь.
Немного погодя Кейл раздраженно бросил:
