Когда Кэти поступила в колледж, ей было четырнадцать лет. Родители и прежде молились на свое чадо, но теперь посвящение в тайны алгебры и латыни вознесло Кэти в заоблачные выси, куда родителям дорога была заказана. Они потеряли дочь. Они понимали, что их дитя перешло в разряд высших существ.
Латынь в колледже преподавал бледный нервный молодой человек, отчисленный с богословского факультета, однако располагавший достаточным образованием, чтобы учить других всенепременному набору из латинской грамматики и отрывков речей Цезаря и Цицерона. Он был юноша тихий и свою судьбу неудачника принимал смиренно. В глубине души он считал, что Господь отверг его, и отверг справедливо.
И вдруг, как заметили многие, Джеймс Гру словно ожил: в нем заполыхал огонь, глаза его засверкали, излучая силу. В обществе Кэти его ни разу не видели, и никому не приходило в голову, что между ними могут быть какие-то отношения.
Джеймс Гру стал мужчиной. Он летал, а не ходил, и даже что-то напевал себе под нос. Он писал на богословский факультет столь убедительные письма, что тамошнее начальство было склонно принять его обратно.
Но потом вдруг огонь в нем погас. Плечи, недавно столь гордо распрямившиеся, удрученно поникли. В глазах появился лихорадочный блеск, руки стали подергиваться. Вечерами его видели в церкви: он стоял на коленях, и губы его шевелились, шепча молитвы. Он начал пропускать занятия и прислал записку, что болен, хотя было известно, что он целыми днями одиноко бродит в окрестных холмах.
Однажды ночью он постучался в дом Эймсов. Мистер Эймс ворча вылез из постели, зажег свечку, накинул поверх ночной рубашки пальто и открыл дверь. Его взору предстал встрепанный и, похоже, потерявший рассудок Джеймс Гру — глаза его горели, он весь трясся.
— Я должен с вами поговорить, прохрипел он.
— Уже давно за полночь, — сурово сказал мистер Эймс.
— Я должен поговорить с вами с глазу на глаз. Оденьтесь и выйдите на улицу. Я должен с вами поговорить.
— Вы, молодой человек, либо пьяны, либо нездоровы. Отправляйтесь домой и ложитесь спать. Ночь на дворе…
— Но я не могу ждать. Мне необходимо с вами поговорить.
— Приходите завтра утром ко мне в мастерскую. С этими словами мистер Эймс решительно закрыл дверь перед еле стоящим на ногах визитером, а сам замер у порога. Голос за дверью проскулил: «Я не могу ждать! Не могу!», потом неверные шаги медленно прошаркали вниз по ступенькам крыльца.
Загородив свечу ладонью, чтобы огонь не слепил глаза, мистер Эймс побрел назад. На миг ему показалось, будто дверь, идущая в комнату Кэт, осторожно прикрылась, но, вероятно, его обманула прыгавшая по стенам тень от свечи, потому что портьера в коридоре тоже вроде бы колыхнулась.
— Что там такое? — недовольно спросила жена, когда он сел на край кровати.
Мистер Эймс и сам не понял, почему утаил правду, но, возможно, ему просто не хотелось разговаривать.
— Какой-то пьяный, — ответил он. — Ошибся домом.
— Это же надо до такого дойти! — посетовала миссис Эймс.
Он лежал в темноте, свечу он давно потушил, но зеленый ореол ее пламени продолжал пульсировать в его мозгу, и из этой вихрящейся рамки на него смотрели глава Джеймса Гру, безумные и умоляющие. Заснул мистер Эймс не скоро.
Утром, обрастая на ходу подробностями, по городу понеслись слухи и кривотолки, но ближе к вечеру картина прояснилась. Распростертое перед алтарем тело обнаружил церковный сторож. У Джеймса Гру была снесена вся верхняя половина черепа. Рядом с трупом лежал дробовик, а рядом с дробовиком валялась палочка, которой самоубийца нажал на курок. Чуть поодаль на полу стоял снятый с алтаря подсвечник. Из трех свечей была зажжена только одна, и она еще горела. Кроме того, на полу лежали одна на другой две книги — псалтырь и молитвенник. Как объяснял сторож, Джеймс Гру, вероятно, подложил книги под ствол ружья, чтобы дуло пришлось вровень с виском. Отдача от выстрела сбросила ружье с книг.
Несколько человек вспомнили, что рано утром, еще до рассвета, слышали, как что-то грохнуло. Записки Джеймс Гру не оставил. Почему он покончил с собой, не понимал никто.
Первым побуждением мистера Эймса было пойти в полицию и рассказать о ночном визите. Но потом он подумал «A какой смысл? Если бы я что-то знал, тогда другое дело. Но я же ничего не знаю». Ему стало муторно. Он снова твердил себе, что он тут ни при чем. «Разве я сумел бы его остановить? Я ведь даже не знаю, чего он хотел». Он чувствовал себя виноватым и несчастным.
За ужином жена только и говорила, что об этом самоубийстве и мистер Эймс потерял всякий аппетит. Кэти сидела молча, но она всегда была молчалива. Ела она изящно, откусывала маленькие кусочки и часто прикладывала к губам салфетку.
Миссис Эймс, не скупясь на детали, пересказывала все, что ей было известно про труп и про ружье.
— Кстати, я хотела тебя спросить, — вдруг сказала она. — Тот пьяный, что стучался к нам ночью… это случаем был не Джеймс Гру?
— Нет, — быстро ответил мистер Эймс.
— Ты уверен? Может быть, ты в темноте не разглядел?
— Я вышел со свечкой, — резко возразил мистер Эймс. — Он был даже не похож на Гру; у него была длинная борода.
— Пожалуйста, не огрызайся, — обиделась жена. Нельзя уж и спросить.
Кэти вытерла рот, положила салфетку на колени: и сидела улыбаясь.
Миссис Эймс повернулась к дочери:
— Кэти, ты ведь его видела в колледже каждый день. Тебе не показалось, что последнее время он ходил какой то грустный? Ты не замечала за ним чего-нибудь такого, что могло бы?
Кэти опустила глаза в тарелку, потом снова их подняла.
— Мне казалось, он заболел, — сказала она. — Да, вид у него был и впрямь скверный. У нас сегодня все как раз об этом говорили. А кто-то — не помню, кто — сказал еще, что у мистера Гру были какие-то неприятности в Бостоне. Мы все очень любили мистера Гру. — И она изящно промокнула губы салфеткой.
В этом и заключался метод Кэти. Уже на следующий день весь город знал, что у Джеймса Гру были неприятности в Бостоне, а о том, что эту версию подбросила Кэти, никто и не догадывался. Даже миссис Эймс, и та позабыла, кто первым упомянул про Бостон.
4
Вскоре после того, как Кэти исполнилось шестнадцать лет, ее словно подменили. Однажды утром, она не поднялась в обычное время, хотя должна была идти в колледж. Мать вошла в ее комнату и увидела, что Кэти лежит в постели и смотрит в потолок.
— Вставай скорее, а то опоздаешь. Уже почти девять.
— Я никуда не пойду. — Голос ее звучал равнодушно.
— Ты что, заболела?
— Нет.
— Тогда быстрее вставай.
— Я никуда не пойду.
— Значит, все-таки заболела. Ты ведь никогда не пропускаешь уроки.
