— А почему вы у нее самой не спросите?
— Она еще долго не сможет говорить. Кроме того, у нее трещина в черепе, и один Господь знает, чем это для нее кончится. А расспрашиваю я потому, что хочу понять, нужно ли сообщать шерифу.
— Нет! — Адам заявил это так решительно, что и доктор, и Карл уставились на него с удивлением. — Оставьте ее в покое. Пусть отлежится. Дайте ей прийти в себя.
— А кто будет за ней ухаживать?
— Я.
— Погоди, не спеши… — начал Карл.
— Тебя это не касается!
— Но я здесь такой же хозяин, как ты.
— Хочешь, чтобы я отсюда ушел?
— Я же не про то.
— Так вот, если ты ее выставишь, я тоже уйду.
— Успокойся, — сказал доктор. — С чего ты вдруг так разволновался?
— Я бы и покалеченную собаку на улицу не выбросил.
— Да, но и не стал бы так беситься. Ты что-то скрываешь? Ты этой ночью ходил куда-нибудь? Твоих рук дело?
— Он всю ночь был здесь, — сказал Карл. — Храпел как паровоз.
— Чего вы к ней привязались? — спросил Адам. — Дайте ей спокойно поправиться.
Доктор встал и потер руки.
— Адам, твой отец был моим старинным другом, сказал он. — Я знаю тебя и всю вашу семью. Ты ведь не дурак. Не понимаю, почему ты отмахиваешься от очевидных фактов. Ты же не ребенок, чтобы все тебе объяснять. На эту девушку напали. Мне кажется, кто-то хотел ее убить. Если я не скажу об этом шерифу, я нарушу закон. Да, признаюсь, иногда я нарушаю законы, но не те, что касаются убийства.
— Хорошо, сообщите ему. Но пока она не поправится, не разрешайте ее беспокоить.
— Не бойся, это не в моих правилах. Так ты действительно хочешь оставить ее здесь?
— Да.
— Дело хозяйское. Завтра я к вам загляну. Она будет много спать. Если захочет, дашь ей через трубочку воды и теплого супа. Доктор с достоинством вышел из дома.
Карл накинулся на брата:
— Адам, Бога ради, что это значит?
— Не приставай ко мне!
— Что на тебя нашло?
— Не приставай, я сказал! Оставь меня в покое.
— Тьфу ты! — Карл плюнул на пол и сердито, с тяжелым сердцем ушел работать в поле.
Адам был рад, что остался один. Он принялся убирать на кухне, вымыл посуду, подмел пол. Наведя в кухне порядок, он вошел в спальню и подвинул стул к кровати. Морфий погрузил девушку в глубокий сон, она тяжело сопела. Лицо ее уже разглаживалось, только веки оставались по-прежнему распухшими и черными от кровоподтеков. Адам глядел на нее, замерев. Неподвижно закрепленная лубком, левая рука покоилась на животе под одеялом, а правая лежала сверху, и приоткрытая кисть напоминала гнездышко. Рука была по-детски маленькая, совсем как у ребенка. Адам прикоснулся к ее запястью, и пальцы девушки слабо дрогнули в ответ. Рука у нее была теплая. С опаской, словно боясь, что кто-нибудь увидит, Адам разжал ее ладошку и погладил пухлые кончики пальцев. Пальцы у нее были мягкие и розовые, а с тыльной стороны руки кожа словно светилась изнутри, как жемчуг. Адам хмыкнул от восторга. Дыхание ее прервалось, и он мгновенно насторожился, но вот в горле у нее что-то булькнуло, и она снова мерно засопела. Адам заботливо уложил ее руку под одеяло и на цыпочках вышел из комнаты.
Пережитое потрясение и опийные пилюли несколько дней обволакивали сознание Кэти густым туманом. Тело ее было словно налито свинцом, и от боли она лежала почти не шевелясь. Постепенно туман в голове и перед глазами рассеялся. К ней заходили двое молодых мужчин: один появлялся лишь изредка, а второй очень часто. Еще один мужчина, как она догадалась, был доктор, но больше всех ее интересовал некто другой, худой и высокий, интерес к нему был рожден страхом. Возможно, сквозь тяжелый опийный сон она уловила что-то такое, что отложилось в ее мозгу.
Медленно, очень медленно память воскрешала и выстраивала по порядку недавние события. Кэти видела перед собой мистера Эдвардса, видела, как его лицо теряет спокойное самодовольное выражение и превращается в лицо убийцы. Так напугана она была впервые в жизни, зато отныне страх перестал быть для нее загадкой. И в поисках спасения ее мысли осторожно замирали, как принюхивающиеся крысы. Мистер Эдвардс знал про пожар. Может быть, знал не только он? А как он узнал? Когда она об этом думала, ее охватывал слепой тошнотворный ужас.
По обрывкам доносившегося разговора она поняла, что тот высокий, худой — шериф, и он хочет ее допросить, а молодой, которого зовут Адам, старается уберечь ее от допроса. Может быть, шерифу известно про пожар?
Голоса за дверью звучали громко, и то, что она услышала, подсказало ей, как действовать. Шериф говорил:
— Должно же у нее быть имя. И кто-нибудь наверняка ее знает.
— Но как она будет отвечать на вопросы? У нее сломана челюсть, возразил голос Адама.
— Если она не левша, то сможет написать ответы. Послушай, Адам, если кто-то хотел ее убить, я, пока не поздно, должен поймать этого человека. Дай-ка лучше карандаш, я пойду, поговорю с ней.
— Вы же слышали, доктор сказал, что у нее трещина черепа. Почему вы так уверены, что она все помнит?
— Ладно, давай бумагу и карандаш, а там посмотрим.
— Я не хочу, чтобы вы ее беспокоили.
— Мне плевать на то, что ты хочешь! Дай бумагу и карандаш, сколько можно повторять?
Потом раздался голос второго молодого мужчины:
— Да что с тобой? Ведешь себя так, будто это ты ее изувечил. Дай же ему карандаш.
Когда все трое тихо вошли к ней, она лежала с закрытыми глазами.
— Спит, — шепотом сказал Адам, Она открыла глаза и посмотрела на мужчин. Высокий подсел к кровати.
— Простите, что я вас беспокою, мисс. Я — шериф. Знаю, вам нельзя разговаривать, но, может быть, вы сумеете написать вот здесь несколько слов?
Она попробовала кивнуть, и лицо ее исказилось от боли. Тогда она заморгала, показывая, что согласна.
— Вот и умница, — сказал шериф. — Видите? Она сама хочет. — Он положил блокнот поближе к ней на край кровати и вставил ей в руку карандаш. — Ну, все готово. Итак, как вас зовут?
Трое мужчин следили за ее лицом. Губы ее сжались, она сощурилась. Потом закрыла глаза, и карандаш пополз по бумаге. «Не знаю», — коряво вывела она большими буквами.
— Сейчас я подложу чистый листок… Что вы помните?
«Черная пустота. Не помню ничего», — написал карандаш и соскользнул с блокнота.
— Неужели даже не помните, кто вы и откуда? Подумайте.
Казалось, она сделала над собой огромное усилие, но потом отказалась от борьбы, и лицо ее трагически застыло. «Нет. Все смешалось. Помогите мне».
— Бедняжка, — сказал шериф. — Но спасибо, что хоть попытались. Когда вам станет лучше, попробуем еще раз. Нет, больше ничего писать не надо.
