— Тут согласен, — кивнул Тарантино. — Приезжаешь в Эмираты, и если тебе навстречу идёт разодетый в сверкающие бренды клоун, то смело можешь спрашивать его на русском языке «который сейчас час?» или «как пройти в ближайший „Старбакс“?» А если идёт человек в бежевых шортах, белой майке и однотонных сандалиях, то он явно не говорит по-русски. Нашего брата легко узнать по неуёмным понтам.
— Да я не думаю, что дело в национальности или в стране, — исподлобья посмотрел я и пожал плечами. — Везде есть самодостаточные и реализовавшиеся люди, и везде есть неуверенные в себе выскочки. В любых условиях всё всегда зависит от выбора человека.
— Пока все ряженые клоуны, — брезгливо вертел нос Тарантино, — попадающиеся мне на отдыхе за границей, были в обязательном порядке русскоговорящими туристами с постсоветского пространства. Так что не знаю. Но я думаю, что, чем в человеке больше профессионализма, тем меньше в нём понтов. Пропорция обусловлена тем, что, реализуясь как профессионал, человек удовлетворяет жажду своей значимости в обществе и более не испытывает стремления в признании своего авторитета среди людей посредством внешней атрибутики. Грубо говоря, какому-нибудь заслуженному кардиохирургу со степенью доктора наук не нужны броская одежда и аксессуары. Он уверен в своей значимости и без них. Сложно представить доктора наук, разодетого в яркие побрякушки, как какой-нибудь популярный хип-хоп-исполнитель. Кричалок интересует обретение авторитета по внешним признакам: по атрибутике и повадкам. Умелок же интересует авторитет в навыках: по профессионализму и качествам личности. Кричалок интересует соперничество с другими людьми во внешнем лоске, а умелок — во внутреннем содержании. Кричалки убеждены в первичности внешнего, а умелки — в первичности внутреннего.
— А ты в чём убеждён? — с усмешкой спросил я.
— Мерилами авторитета человека, — без колебаний отвечал он, — лично для меня является компетентность и профессионализм, но никак не его часто искусственно раздутые регалии и добытые сомнительным способом должности и материальные блага. Чхать я хотел на внешний лоск и побрякушки. Меня интересует, что человек из себя представляет, если стряхнуть с него всю лишнюю мишуру и поговорить по душам. И если там пустота и поверхностность, то такой человек будет лишён авторитета в моих глазах. А наполненность делом и глубина мыслей получат от меня всецелое и безграничное уважение вне зависимости от прочих переменных.
— Да ты прямо серьёзный философ! — с неподдельным удивлением и восторгом я отреагировал на его вывод. — Мы, кстати, с Мотей и В плотно на умняк подсели крайние дни. Философствуем о жизни по полной программе.
— Мотя любитель, да, — с доброй улыбкой кивал Тарантино. — Но странно, что В участвует в подобной движухе. Он вроде как матёрый прагматик, и вялые рассуждения «о смыслах» ему бы даром не сдались.
— Да нет, В тоже в теме! Причём кто из них двоих активнее включён в разговор — тот ещё вопрос. И про книги какие-то заумные говорят, и про науку. Мотя какие-то прорывные идеи предлагает. Теории. Чего только нет! О, кстати! Мысль! Сделай крутое кино! — шутливо предложил я. — Экранизируй наш с ребятами разговор! Бюджет копеечный, а смысла на целый сериал!
— Да уныние стрёмное ваша беседа, а не крутое кино, — скривив лицо, брезгливо отвечал Тарантино. — Уныние, ещё и крайне неподходящее для экранизации. Вот если бы Мотя обзавелся другой компанией для обсуждения своих «прорывных идей», то было бы годно. К примеру, обсуждал бы свои мысли с гонимым по расовому и национальному признаку инвалидом и ветераном войны «за справедливость». Или говорил бы с затравленным подростком, вымещающим свою ненависть за собственные комплексы на одноклассниках, соседях или родителях. Или пробивался бы со своими идеями через препоны безумного диктатора. А лучше, беседовал бы с униженной и оскорблённой одинокой женщиной, супергеройски борющейся с «коварными и бессердечными» мужчинами, стремящимися её вероломно использовать и всячески обманывать. И чтобы всё действо было приправлено её истерическими всхлипами, судорожным царапанием своего лица и раскиданными по всему хронометражу роскошными панцушотами. Вот такое было бы востребовано и интересно! Может даже «ветку», «медведя» или «льва» урвал бы. А три семейных, никем не обиженных и ни с кем не борющихся гетеросексуала, выше среднего материального достатка, и их счастливые семьи — такой расклад в кинематографе нынче не в почёте и моветон. Где тут драма? Где тут эмоции? Где тут противоречие? Показывать ленту про людей, занимающихся своим делом и любящих жизнь? Фу такое снимать!
— Какой-то ты слишком строгий, — иронично брякнул я. — На безобидную шутку целый вагон контры выкатил.
— Обалденная стратегия, — ухмыльнулся Тарантино, — закидывать свою мысль и проверять: «Прокатит или не прокатит?» И если прокатило, то продолжать гнуть свою линию, развивая мысль, совершенно позабыв о якобы имевшей место быть «шутке». А если вдруг мысль-идея не прокатила и облажалась, то тут же переобуваться, нагло заявляя о произошедшей «шутке», приправляя свою реакцию лёгкой обидой на собеседника за его «непонимание» твоей замечательной «шутки». Безопасная стратегия, позволяющая облить человека грязью и избежать ответственности. К примеру, если кто-то задирается на тебя в коллективе, пытаясь сесть на голову, то после твоего агрессивного отпора обидчику он может переиграть свою позицию и дать заднюю, заявив о «шутке». А если ты будешь покорно сносить его хамство, то он лишь будет залазить на твою голову всё сильнее и сильнее, унижая тебя всё больше и больше безо всяких шуток. Прекрасная стратегия для попыток давления на человека. Ещё она замечательно подходит для пристрелки и обкатки в дискуссии острых вопросов: закидывать в протекающий разговор свою истинную позицию под видом шутки и проверять реакцию окружающих. Если отторгают твою позицию, то ты «пошутил». Если принимают, то продолжаешь развивать мысль. Правда, не припоминаю, чтобы ты раньше использовал стратегию «псевдошутки». Вроде как немного не твой формат общения. Не замечал за тобой раньше гнильцы с подковыркой.
— Жизнь заставит, и не так раскорячишься, — засмеялся я. — Мне просто уже надоело своей прямолинейностью нарываться на острые углы в общении с людьми. А стратегия «псевдошутки» позволяет хотя бы немного их сглаживать и прощупывать реакцию человека.
— Ложь и коварство ничего не сглаживают, а лишь усугубляют, — абсолютно серьёзно отражал Тарантино. — Ведь оба собеседника прекрасно понимают суть происходящего. Вступая в такую игру, ты лишь обозначаешь человеку отсутствие между вами откровенности, тем самым вынуждая его обороняться. Ты вынуждаешь собеседника пускать в ход ответные маневры и отвечать войной на войну. Что в данном случае ставит серьёзный вопрос: «Зачем ты проворачиваешь подобное в общении со мной?» Неужели мы настолько отдалились друг от друга, что даже в дружеской беседе один на один вместо прямого слога тебе приходится пускать в ход какие-то стратегии, уловки и экивоки? Неужели за время, пока мы не виделись, ты настолько перестал верить в искренность и в дружбу?
Уровень сожаления в голосе, с которым Тарантино произнёс последние слова, застал меня врасплох, и я слегка растерялся. Но не успел я сообразить ответ, как он тут же рассмеялся и продолжил говорить:
