Значит, должен быть и выход.
Она просто должна его отыскать. На четвереньках. В темноте. Сердце ее билось глухо и тревожно.
Она обследовала темницу на ощупь, медленно продвигаясь ползком и прижимаясь к шершавой каменной стене справа от себя, чтобы не потеряться. Потеряться… Она сглотнула, чтобы не заплакать. Какая несмешная шутка…
Она вспомнила давнюю поездку за покупками во Фрипорт, торговый комплекс с толпами покупателей, вспомнила, как, выйдя из магазина, нагнулась, чтобы расстегнуть на Нике пальто. «Я хочу, чтобы ты, если вдруг потеряешься, оставался на месте, хорошо? Никуда не уходи, и мама обязательно тебя найдет».
Чтобы найти его, она могла бы порвать весь этот торговый комплекс в клочья.
Но кто станет искать ее? Как они узнают, где начать поиски? Прости меня, Ник! Мама, прости меня! Ее левая рука уже превратилась в синяк, потому что она постоянно на нее опиралась. Колени болели. Пальцы на правой руке были разбиты и кровоточили. Но она все же выяснила, что находится в каком-то туннеле — или камере? — который одной стороной выходит к воде. Она потянула воздух носом. От воды поднимался свежий запах. Она осторожно поднесла мокрый палец к губам. Влага была прохладной и такой приятной для пересохшего рта и горящего горла. Но после нее остался соленый привкус, предупреждавший, что вода эта морская. Вздохнув, она не стала пить и поползла в другую сторону.
Проход поднимался и опускался, переваливался через валуны и менял направление, постепенно становясь все более узким. И тесным. Она обдирала колени, билась головой, ползла вперед на животе, пока не оказалась зажатой между скал, словно таракан в щели.
Она положила голову на холодный мокрый гравий и заплакала. Она что-то бормотала и всхлипывала, пока в горле не начало гореть. Вода… Ей необходима вода. Она хотела выбраться отсюда. Она хотела домой. К Нику. К маме.
Здесь было так тихо. Так темно. Она чувствовала, как бьется сердце, слышала каждый свой свистящий вдох. У тишины, как и у камня, был вес, и он давил на нее.
Реджина начала медленно пятиться, задыхаясь и вскрикивая от боли, когда камни царапали ее руки и ноги.
Когда туннель снова расширился, она свернулась калачиком и легла, прислонившись спиной к стене и вслушиваясь в тихий плеск воды. Постепенно она успокоилась, дыхание выровнялось. Она больше не волновалась, что Иерихон может вернуться. Наоборот, теперь она беспокоилась, что он не придет.
Плохая мысль.
Пусть только придет! Она надерет ему задницу. Мерзавец!
Конечно, в ресторане она действовала не лучшим образом. Он едва не задушил ее…
Она сглотнула, превозмогая боль в горле, по-прежнему сильную.
Почему он не убил ее?
Возможно, в конце концов он вернется. По телевизору она видела сюжет о парне, который держал женщину взаперти у себя в подвале. Долгие годы.
Реджина обхватила колени руками, чтобы согреться. Воздух был прохладным и влажным, пол — холодным и мокрым.
Она услышала шуршание и тихий всплеск, как будто что-то скользнуло в воду. Камень? Крыса? Змея? Какие еще животные могут жить в этой темноте, в этой воде? Существа без глаз. Белые, скользкие, голодные твари. А может быть, Иерихон здесь, в темноте, и следит за ней. Ждет ее.
Она встряхнулась. Она должна подняться. Начать двигаться. Сейчас. Через минуту…
Она ужасно устала, мышцы болели, их сводило судорогой.
Сколько времени она здесь? Несколько часов? Похоже, что так. Тишина простиралась в бесконечность, как и тьма.
Интересно, Ник уже встал? Он забеспокоится, если проснется, а ее не будет рядом. А мать…
Прошу тебя, Господи, помоги мне выбраться отсюда, я больше никогда не буду ссориться с мамой.
И все- таки, сколько она уже пробыла здесь? Жаль, что у нее нет часов. Сейчас бы очень пригодился светящийся циферблат. Но тот, кто работает в кухне, часов не носит. Она напряженно вглядывалась в темноту. Ничто не могло подсказать, день сейчас или ночь. Никакого намека на проблеск света. Но тело предупреждало ее, что время уходит. Она хотела пить, ей нужно было в туалет, она замерзла.
О'кей, нужно подниматься. Никто не придет, чтобы вытащить ее отсюда. Ни Алэн, ни мать, ни Калеб, ни…
Она не хотела думать о Дилане. Дилан пропал. Как ее отец, как отец Ника, как все остальные мужчины в ее жизни.
Ты с самого начала знала, что я здесь не останусь.
Злость явно пошла ей на пользу. Она согревала ее — маленький твердый комочек, тлевший угольком где-то внутри.
Не будет никакого рыцаря в блестящих доспехах, прискакавшего, чтобы спасти ее. Но у нее есть собственная жизнь, которая ожидает ее где-то там, под лучами солнца. У нее есть сын.
Она поднялась на ноги.
Здесь точно был вход. Значит, должен быть и выход.
— Святой крест! — выдохнул Калеб.
Ладонь лежавшего без сознания человека была оранжевой, кровоточащей и вспухшей. Пальцы были покрыты грязно-белыми волдырями, вздувшаяся кожа отслаивалась. А в центре, словно клеймо, чернел сочащийся кровью знак в форме креста.
— Да, — согласился Дилан. — Если он и был одержим, то сейчас уже точно нет.
— Ты не можешь этого знать.
— Демоны не оставили бы такую отметку.
— Ты считаешь, что он сам это сделал?
Дилан пожал плечами.
— Это защитило бы его. Ни один демон по доброй воле не стал бы оставаться в теле, отмеченном крестом.
Калеб вздохнул.
— Ненавижу это оккультное дерьмо! О'кей, допустим, демон овладел Джонсом… Ты в этом уверен?
Дилан кивнул.
— На нем повсюду след огня.
— Придется тебе поверить. Джонс обжегся, как — мы не знаем. Демон что… выскочил?
— Вероятно, не сразу, — сказал Дилан. — Отметка должна была постепенно становиться все более и более невыносимой. Но необходимо время, чтобы демон оставил одержимого.
— И нашел себе другого? — спросил Калеб.
Голос его был спокоен. В отличие от руки, державшей фонарик.
Дилан смотрел на дрожащий луч света и испытывал редкое для себя чувство симпатии к брату-человеку.
У Калеба был собственный опыт в отношении одержимости. В него пытался вселиться демон Тан. Калеб готов был скорее умереть, чем предоставить себя во власть демону. И он действительно умер, утопился. Дилан поднял тело Калеба со дна океана.
Так что для Калеба все это было совсем непросто.
— Да, — сказал Дилан.
— Проклятье! — устало повторил Калеб и вытер лицо. — Значит, у нас есть немного времени.
— У нас время есть. А вот у Реджины его может не быть.
