— Как же я мог тебя оставить?..
— Забудь об этом. Теперь это все неважно… — Ксения перевернулась на живот. Глаза в глаза. Сутки назад Глеб даже мечтать о таком не смел. — А помнишь, как все начиналось? Помнишь, как стреляли по летучим мышам? Как все было хорошо? — Ксения снова уютно устроилась на его плече.
Он помнил. Теперь, казалось, он помнил все — до последнего ее жеста, до малейшего нюанса ее голоса. А так долго вытравливал, вырывал, выжигал… И, вроде же, получилось…
— У тебя сегодня день рождения, — вдруг осознал он и по движению ее щеки понял — улыбается.
— Да… — промурлыкала Ксения. — И у меня есть для тебя подарок.
— Для меня?!
— Сегодня я подготовила подарки для всех гостей.
— Гостей?
— Ну, у меня же день рождения, — рассмеялась она.
Глеб убрал прядь волос за ухо, мягко поцеловал в губы.
— Я готов принять твой подарок.
Ксения вскочила — радостная, словно ребенок, который сам ожидает подарок. Распахнула шкаф — а там, под платьями, сплошь темными, разноцветные коробки. Глебу досталась узкая и длинная.
— Это что, подзорная труба? — с любопытством поинтересовался он.
— О, нет! Там кое-что куда более ценное… Только сейчас не открывай, подожди до вечера.
— Зачем это?
— Сюрприз.
— Я не хочу больше сюрпризов, — сухо произнес Глеб.
— Не бурчи, Стрелок! Все будет хорошо… — Ксения взглянула на экран старенького мобильного. — Да где же они?..
И быстрее, чем она успела договорить, раздался стук в дверь. А потом, после Ксениного «залетайте!», в комнату ворвалась целая толпа. Вернее, Глебу так показалось, — на самом деле, вошли всего трое. Зато как — словно это был цыганский табор!
Каждого из троицы Глеб уже видел. На гитаре залихватски играл мотоциклист. Верзила с бритым затылком и лицом мастиффа пел — вроде, по-румынски — таким сильным голосом, что, казалось, будь в коморке окна, — они бы лопнули.
Импровизированный цыганский танец — совершенно не попадая в ритм, но компенсируя это эмоциональностью движений — исполнял мужчина в тренировочных штанах и майке-алкоголичке — в этой же одежде, возможно, Глеб видел его в бараке пять лет назад. Только тогда мужик нес золотую клетку, а теперь — бутылку шампанского и ананас.
— Его ты уже знаешь, — улыбаясь представлению, Ксения указала на мотоциклиста. — У него много имен. Я зову его — Тень, потому что он умеет быть невидимым. Столько времени следил за нами — а мы и не догадывались.
Мотоциклист поклонился — а когда выпрямился, в его руках оказалось четыре яблока, которыми он начал превосходно жонглировать.
— А вот этот добряк, — Ксения кивнула на Мастиффа, — первоклассный электронщик. Если надо что подсмотреть, подслушать — это все к нему. Длинного мы зовем Антиквар — через него столько добра проходит — ты и представить не можешь! Если нужно во что-то деньги вложить — это к нему. Купишь у него за пару тысяч набор золотых ложечек, — а через десять лет продашь — и за вырученные деньги построишь дом… Я не знаю их настоящих имен — только клички. Да и ни к чему им прежние имена — каждый от чего-то бежит, от кого-то скрывается.
Антиквар присел на край дивана, закурил сигарету без фильтра — никто ему и слова не сказал.
Мастифф откупоривал шампанское. Мотоциклист крошил яблоки на блюдо с отколотым краем.
Глеб наблюдал за этой кутерьмой — за этой лавиной, которая погребла его под собой, и думал, что способен стать ее частью. Готов. Прятаться в коморке без окон, просыпаться под цыганские песни, завтракать шампанским. Но только если она тоже будет частью этой жизни.
Откуда-то появилась вторая бутылка шампанского, затем Антиквар как-то хитро, из-за спины, извлек бутылку водки. Поднимали тосты за Ксению. Разворачивали подарки — все, кроме Глеба. А он, разморенный алкоголем и Ксениной лаской, лежал на диване и наблюдал, как Мастифф радовался розовому фарфоровому бегемоту. Как довольно щелкал языком Тень, рассматривая новые мотоциклетные перчатки. Как попыхивал горькой сигареткой Антиквар, вращая в руках старый, затертый, но, наверняка, представляющий ценность подсигарник. От сигаретного дыма картинка перед глазами Глеба слегка рябила и искажалась, словно он находился под водой.
Глеб не знал, сколько прошло времени, прежде чем Ксения наклонилась к нему и прошептала, касаясь дыханием его уха:
— Мне нужно уйти.
— Не пущу, — язык Глеба заплетался. — И не проси, — он уткнулся головой ей в живот и обхватил бедра руками.
— Так надо, Стрелок… Это очень важно… — мягко объясняла она ему, как ребенку. — Я подготовила тебе еще один сюрприз. Ты даже представить не можешь, какой. Он просто невероятный! Но для этого мне нужно уйти…
— Нет…
— Ты же не можешь меня здесь запереть.
— Могу.
— Нет, не можешь… — она выбралась из его объятий — словно просочилась.
Затем поцеловала его в губы — долго и страстно — нисколько не стесняясь других людей. И Глеб не стеснялся. Он бы снова повалил ее на кровать, если бы только тело его слушалось.
Ксения ушла, а Глеб остался. Диван раскачивался, словно гамак. Густой сигаретный дым проникал в легкие. В голове гудел ветер. Кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то пел…
«Пусть так продолжается вечно», — размышлял Глеб, прикрыв глаза.
Безумная жизнь, наполненная ожиданием. Все равно. Условия, условности, обстоятельства… Ждать — не страшно и не больно. Главное, — знать, что она вернется.
Ворвется в его жизнь с охапкой мокрых листьев.
Перевернет все с ног на голову.
И он вдохнет тяжелый смрад подвала, словно глоток чистейшего воздуха…
ГЛАВА 20
Пять дней, проведенные в домике у озера, стали самыми счастливыми в моей жизни. Я не знала, который час, и о времени суток судила лишь по виду из окна.
Мы выбирались из постели только для того, чтобы приготовить еду и выгулять Арчи (пакеты с продуктами чудесным образом каждое утро появлялись у двери на крыльце). Иногда в разговорах проскальзывала мысль, а не съездить ли в город, — на выставку, в кино, в кафе. Но всякий раз мы приходили к выводу, что вряд ли нам где-нибудь будет увлекательнее и приятнее, чем в объятиях друг друга.
Я научилась подлавливать моменты, когда Графа посещало вдохновение. Это такое удивительное… нереальное зрелище… Настоящая магия. Вот он говорит о чем-то — увлеченно, или задумчиво, или иронично. Потом — словно его и в самом деле околдовали — замирает на полуслове или заканчивает фразу в другом тоне. Его взгляд устремляется в иное измерение, куда мне никогда не заглянуть. И вот уже Граф ищет карандаш с гравировкой и блокнот альбомного формата на спирали — иначе никак — и на одном дыхании выплескивает мысли на бумагу.
