Она наблюдала, как он появляется из тени леса, подобно серфингисту, скользящему по волнам. Он больше не был незнакомцем.
Но это не остановило спазмы в животе и ускорение пульса.
— Ты пришел, — глупо сказала она, пока Конн приближался через колеи, освещенные солнцем.
Сегодня без пиджака. Без галстука. Воротник его рубашки, рубашки Дилана, был расстегнут, рукава закатаны. Тонкие, темные волоски покрывали его руки. В любом случае, он выглядел также, тот же слегка кривой нос, тот же неулыбающийся рот, те же холодные глаза.
Цвета дождя, подумала она снова и задрожала от мрачного предчувствия и желания.
Она внезапно страстно пожелала, чтобы она могла вернуть время назад, повернуть мир обратно к тому, каким он был двадцать четыре часа назад, когда он впервые прошел через поле и в ее жизнь. До того, как она узнала, что ее братья врут ей. До того, как она вынуждена была принять решение.
Его брови изогнулись.
— Ты просила меня прийти.
Ты можешь говорить со мной, — сказал он.
— Да. — Она сглотнула. Должно быть, она сошла с ума. — Ты сказал… Прошлой ночью ты сказал, что у меня есть право выбора.
Молчание. Долгое, оценивающее молчание из разряда как-много-я-могу-ей-рассказать, пока ее сердце стучало быстрее, и кровь стучала в ушах.
— Я ошибся, — сказал он наконец.
От разочарования ее рот сжался в ровную линию. Она подошла на шаг ближе.
— Я хочу знать, что происходит.
Его холодные, светлые глаза рассматривали ее лицо.
— Что твои братья сказали тебе?
— Дилан ничего не сказал. А Калеб… — Люси прикусила губу, небольшая боль, чтобы противостоять боли в сердце. — Кэл сказал, что то, что я не знаю, не сможет обидеть меня.
Но это уже обидело.
— Они обращаются с тобой как с девушкой, которую они оставили в стороне, — сказал Конн.
Она встретила его взгляд, благодарная за понимание.
— По большей части.
— Ты очень молода, — заметил он.
— Двадцать три.
— Почти четверть века, — сказал он, с мягкой насмешкой.
Она прищурилась. Она устала быть огражденной от всего, удрученной тем, что ее отвергают, устала быть хорошей, тихой и одинокой.
— Достаточно взрослая, — сказала она.
Его глаза встретились с ее. Воздух между ними зарядился. Она ощутила покалывание, как от прошедшего по всей коже статического электричества, шок от влаги между бедрами.
— Действительно? — прошептал он.
Она сглотнула.
— Я не это имела в виду… Я не хочу…
Но с ее губ не смогла бы сорваться ложь. Смогла. Ох, смогла. Она ощутила, как глубоко внутри все сжалось, мощно, как кулак. Прошло много времени с тех пор, как она позволяла себе свободу чувствовать. Привлекать. И в этот момент, столкнувшись с искушением в виде его твердого, неулыбающегося рта, с вызовом этих холодных, серых глаз, она затруднялась вспомнить почему.
Его пристальный взгляд переместился на ее рот. Его ноздри раздулись. Ее соски напряглись. Она чувствовала его дикость, пенящуюся глубоко внутри, и ответный голод, раскручивающийся у нее в животе, возбужденный одиночеством и страстью. Она придвинулась ближе, не обращая внимания на осторожность, на разум, непреодолимо притягиваемая обещанием его поцелуя.
Он наклонил голову и замер, дыша на ее губы.
Она ощутила искру, поток импульсов между ними. Его губы прикоснулись к ее губам, и ее сердце испуганно подпрыгнуло и взлетело к горлу. Он уговаривал ее приоткрыть рот, надавливая языком. Он был диким и соленым на вкус, как море. Она подалась навстречу ему, страстно встречая его язык своим, всасывая его глубже, обвивая руками его шею. Она жаждала его вкуса, ощущения его твердого мужского тела рядом со своим, прикосновения кожи к коже.
Ей хотелось… Она поднялась на цыпочки, стремясь стать ближе. Она нуждалась…
Он прервал поцелуй, прислонившись к ней лбом. Его дыхание на ее губах было жарким, его кожа — горячей и влажной. Ей хотелось зарыться под его рубашку, чтобы дотронуться до него, до его тела. Его возбужденное естество, прижимающееся к ней, было длинным и толстым.
Кончики его пальцев легко коснулись ее щеки, скулы, горла.
— Уедем отсюда со мной.
Да.
Нет
— Куда?
Слабый, задыхающийся звук.
— Это имеет значение?
Он говорил нетерпеливо. Возбужденно.
Нет.
Да.
Ей хотелось повалить его на ряды сломанной кукурузы, расстегнуть его брюки и оседлать его. Она с трудом сглотнула.
— Возможно. Я тебя не знаю.
— Есть ли лучший способ узнать?
Это было уловкой с его стороны, отвечать вопросом на вопрос. Как полицейский. Как Калеб. Как человек, которому есть что скрывать.
— Мы могли бы попытаться поговорить.
— Уедем со мной, — убеждал он. — Прочь.
Возможность потянулась к ней, как подводное течение. Она заколебалась.
— Я не могу уехать.
— Почему?
— У меня…
Она искала твердое основание, причины, которые удержали бы ее от тяги его искушения, требование, кричащее в ее крови.
— Обязательства. Школа. Мой отец.
— Это место не для тебя. — Его голос ударил в нее, как море о скалы ночью, шепотом пройдясь по ее нервам, ослабляя ее контроль. — Это не жизнь для женщины, которой ты стала.
Она прижала руки к вискам. Ее тело пульсировало, как ушиб.
— Ты ничего не знаешь о том, какая я женщина.
И он не мог.
Никто не должен знать.
— Расскажи мне.
О, Боже, ей этого хотелось.
Она смотрела на него возбужденная, шокированная, испуганная. Ее сердце колотилось в груди. Вот, что бывает, когда задаешь вопросы.
Его глаза потемнели и расширились, пока они не заполнили ее зрение. Два черных водоворота, притягивающие ее, затягивающие внутрь.
Она едва могла слышать сквозь шум в ушах. В голове гудело. Ее кровь зудела и потрескивала. Стараясь сформировать нужные слова, она заставила себя говорить.
— Я не хочу об этом говорить.
Он медленно улыбнулся, и она впервые увидела его улыбку.
— Тогда мы не будем говорить.
— Я должна …
Что?
— Идти домой, — справилась она.
— Я возьму тебя там, куда тебе нужно идти.
