Он уложил кукурузную девушку на землю рядом с Люси, измеряя ее длину на глаз. Они были почти одного размера. Он надел на вязанку одежду девушки, натягивая джинсы на ноги из стеблей, засовывая это тело в рубашку. Он был весь мокрый, когда закончил. Частицы грязи и кусочки сломанной соломы прилипли к его коже.
Встав перед Люси на колени, он собрал в руку ее волосы, таким же образом, как собрал кукурузу, считая пряди на его ладони, одна, две, три … семь. Ее лицо было неподвижным, кожа бледной и холодной.
Неожиданный приступ боли под ребрами охватил его. Он использовал секс, как инструмент, как оружие. Он не ожидал, что это обернется ножом в его руке. Но нельзя позволять, чтобы его и ее чувства имели значения. Он делал то, что должен был делать.
Сжав в кулак пряди ее волос, он выдернул их с корнем.
Дыхание вырвалось из ее горла тихим криком. Капелька крови, словно бисер, украсила кожу головы, но его магия заставила ее спать дальше.
Он стиснул зубы, дотрагиваясь пальцем до крови, а затем в центр связанной кукурузы, где билось бы сердце кукурузной девушки. Если бы у такого создания было сердце. Кончик его пальца стал горячим. Он почувствовал теплый поток, струящийся вверх по его руке, сила росла и пульсировала, подобно головной боли. Он стянул семь прядей волос бечевкой на верхушке.
— Узнай, — приказал он.
Давление стучало в висках.
Он подул в невыразительно лицо.
— Дыши.
Он прижался ладонью между ног Люси, где по-прежнему было влажно от ее сущности и его семени.
Магия схватила его за шею, подобно тискам, погружаясь когтями в его череп, сжимая его мозги. Он провел влажной рукой по сухой оболочке кукурузной девушки, смазывая ее жизнью.
— Будь.
Он ощутил всплеск, толчок направленной силы, скачок от него к вязанке на земле.
Готово.
Сила отступила, оставив его опустошенным, с пульсирующим в голове последствиями магии, а девушку — окостенелой и неподвижной.
Конн вдохнул, задержал дыхание, чтобы заполнить внезапную пустоту в его груди.
Люси спала, ни о чем не подозревая.
Он поднял на руки ее тело и отнес в сторону, оставляя его ручное творение лежащим в поле.
Сухие стебли трещали.
Узнай.
Ветер шептал.
Дыши.
Земля излучала тепло.
Будь.
Бриз дразнил связку на земле. Волосы девушки, бледное золото кукурузной оболочки или соломы, трепетали, становясь гладкими и мягкими. Под одеждой, ее конечности разбухали и становились более податливыми, набирая форму, обретая плоть.
В ветвях ели ворона издала пронзительный крик протеста или предупреждения.
Кукурузная девушка открыла глаза, желто-зеленые, как стебли тыквы. Глаза Люси, на лице Люси.
Она лежала в поле, наблюдая за облаками, мчащимися по небу, впитывая последние солнечные лучи, слушая шелест ветра.
Дрозд приземлился на соседний кол, поднял живой, яркий глаз, и снова улетел. Муравей, блуждающий по колеям, проложил путь по неподвижной руке девушки. Мысль образовывалась медленно, бледный выстрел из ядра сознания.
Она не принадлежала этому месту, разбитая, отрезанная от земли.
Больше нет.
Вздыхая, девушка приподнялась на локте, а затем на колени. На ноги. Ей нужно идти… Глубоко внутри, было захоронено слово, жирное, круглое слово, покрытое плесенью разочарования. Дом. Ей надо идти домой.
Следуя зову крови, движению памяти, она направилась неуклюжей шаркающей походкой к дороге.
ГЛАВА 4
Калеб наблюдал за Мэгги, размешивающей в кружке еще одну полную ложку сахара. Они сидели за кухонным столом, спустя менее чем двадцать четыре часа после встречи с принцем селки. Ночной ветерок просачивался сквозь открытое окно, принося с собой аромат соленой древесины.
Все было так, как он мечтал, Мэгги, в его доме и в его жизни, разделяющая с ним свои мысли в конце дня. После двух месяцев брака он знал ее вкусы и привычки, знал, что она любит сладкий кофе, открытые окна и первым делом с утра — секс.
Но он не знал, как дать ей то, что она хочет. Не в этот раз.
— Может быть через пару лет, — сказал Калеб. — Когда все успокоится…
Она искоса взглянула на него.
— Когда мне семьсот пять лет?
Он накрыл ее руку, лежащую на столе, своей.
— Ты выглядишь не старше трехсот.
— Какое утешение. — Но она улыбнулась и, перевернув ладонь, переплела их пальцы. — Калеб, все в порядке. Я счастлива здесь. С тобой.
Его плечи слегка расслабились.
— Тогда, утром я дам Конну наш ответ.
Маргред обхватила кружку свободной рукой.
— Что насчет Люси?
Калеб снова почувствовал напряжение в шее.
— А что с ней?
— Когда я впервые встретила ее, я подумала… Я почувствовала… — Маргред покачала головой. — Она ведь дочь твоей матери.
Все в нем отвергало эту мысль. С тех пор, как Люси была малышкой с пухленькими ножками и улыбкой «люби меня», она была его. Он единственный заботился о ней. Защищал ее. Справлялся с ее обедами и царапинами, читал ей сказки и укладывал спать.
— Люси человек, — коротко сказал он. — У нее никогда не было Обращения.
Селки сохраняли форму, в которой родились, до того времени, как они достигали половой зрелости. Котики жили, как котики от трех до шести лет, селки, родившиеся людьми, оставались в человеческом обличие до половой зрелости. Когда Дилану, брату Калеба, исполнилось тринадцать, он обратился в первый раз. Его превращение разделило семью. Атаргатис — Элис, так звал ее их отец, — вернулась со своим старшим сыном в море, оставив позади мужа, десятилетнего Калеба и малышку Люси.
— Откуда ты знаешь? — спросила Маргред. — Тебя здесь не было.
Калеб провел рукой по своим коротким волосам.
— Ради Бога, она позвонила мне из школы, чтобы сообщить, что у нее начались месячные. Думаешь, она не упомянула бы нечто столь незначительное, как выросшие плавники и мех.
— Упомянула бы?
Калеб сжал челюсть.
— Люси такой же человек, как и я, — настаивал он. — Если бы она им не была, ты бы знала. Ты бы почувствовала это. Или почувствовал бы Дилан.
— И все-таки она из рода твоей матери. Если бы у нее был ребенок…
Он не хотел думать об этом. Его сестра только что из колледжа. Едва из пеленок.
— Давай не будем раньше времени придумывать себе трудности, — сказал Калеб. — Господи, да у нее даже нет постоянного парня.
