— Сколько времени? — спросил Конн.
— Это зависит от того, что Вы сделали, чтобы вывести ее из себя, — сказал Грифф.
В речи хранителя присутствовал юмор и понимание — последствие любви человека, предположил Конн. Грифф взял свою Эмму из обломков ее судна по приказу Конна, жил с ней более шестидесяти лет, произвел на свет и воспитал с ней двух человеческих детей.
И, в конце концов, увидел, как эти дети выросли и разъехались, держал руку их матери и наблюдал, как она умирала. Это было последствием связи своей жизни с жизнью смертного. Со смертной любовью.
Память о собственных словах преследовала Конна.
«Я был бы предан тебе. Не было бы никаких других партнеров ни для одного из нас, пока ты жива».
Он отогнал эту мысль.
— Сколько времени прошло до того, как твоя пара … приспособилась? — спросил он.
Грифф потер челюсть.
— Недели. Вашей цели способствовало бы какое-то занятие для девушки. Что-то полезное. Заставьте ее почувствовать себя здесь нужной.
Образ Люси, слова Люси, стояли перед ним, обвиняя.
«Всю свою жизнь, я воображала, что буду необходимой. Мечтала о том, что буду любимой за то, кто я. А не быть оттраханной из-за того, кем была моя мать».
Конн глотнул еще виски, чтобы прогнать воспоминание.
— Я объяснил свои потребности. Она не хочет ничего из этого.
Или меня.
— Что-то другое, — сказал Грифф. — Нам не нужен учитель, но…
— Она не возьмется готовить, — прервал Конн. — Она хватила этого там, где жила.
Он посмотрел на стакан виски в своей руке и поставил его.
— Позволь ей учиться вместе с Йестином и остальными.
Брови Гриффа изогнулись в удивлении.
— Она не селки.
— Но у нее есть сила. Позволь нам увидеть, как она научится управляться с ней.
— Если Вы хотите понравиться ей, есть более легкие пути. Может подарок…
— Я уже сказал ей, что у нее может быть все, что она попросит, — Конн отклонил предложение.
— Кроме ее свободы, — сказал Грифф.
Их глаза встретились. Конн горько улыбнулся.
— За исключением этого.
— Тогда это должно быть что-то, что она не может попросить, — сказал Грифф. — Что-то, чего она хочет.
— Как я узнаю, чего она хочет, если она не спросит? — перебил его разочарованный Конн.
Грифф пожал плечами.
— Вы должны проявить внимание. Прислушаться. Женщины это любят.
— Что-нибудь еще? — сухо спросил Конн.
— Вы могли бы попробовать освежающее погружение в океан.
— Нет.
— Я не имел в виду, что плавание убедит ее, — Грифф усмехнулся. — Но это могло бы помочь Вам.
Конн встал и проследовал к пустому камину. Никогда не допускайте эмоций. Никогда не проявляйте слабость. Стоя спиной к Грифу он сказал: — Я не могу.
— Мой лорд, — сказал Грифф понимающим тоном. Сочувствующим.
— Вы не сможете всегда отрицать свою природу. Погружение в море время от времени не превратит Вас в Вашего отца.
Конн сжал руки за спиной.
— У нее моя котиковая шкура.
Повисло напряженное молчание.
— Вы отдали ей свою шкуру, — голос хранителя был полон недоверия.
Конн пересилил спазм раздражения.
— Она не смогла взять ее.
— Нет, — немедленно согласился Грифф. — Но… Тогда Вы нуждаетесь в плавании даже больше. Если не охладить кровь, то хотя бы прочистить голову. Отдать ей свою шкуру… О чем Вы думали?
Он вообще не думал.
По крайней мере, он не думал о ней.
Только о себе, его людях, их потребностях.
Так или иначе, не смотря на все доводы и любые инстинкты самосохранения, которые у него были, он должен найти другой путь.
«Проявите внимание, — убеждал Грифф. — Прислушайтесь».
Другой непрошеный голос шептал в его голове, мягкий и прерывистый, как море. «Всю свою жизнь, я мечтала о том, что буду любимой за то, кто я».
Конн сжал руки в кулаки. Он мог попробовать. Что ему терять?
Кроме всего, что он имел.
Для компании у нее была луна и собака, для утешения — вино.
Этого было недостаточно.
Люси прошлась от окна до очага. Ее руки дрожали в пышных рукавах одежды. Ее горло саднило. Ее глаза жгли непролитые слезы.
Если бы она была дома, она пошла бы на пробежку или убежала бы в свой сад, схватила бы книгу или включила телевизор. Что угодно, чтобы притупить остроту ее желания и заглушить голоса в своей голове. Что угодно, чтобы уменьшить боль, стереть жестокие воспоминания о словах Конна.
«Мои люди умирают. Ты обещаешь жизнь».
И его взгляд, когда он сказал это, тот взгляд… Как она могла перенести это? Он убивал ее. Он похитил ее и теперь разрывал ее на части, сминая ее оборону. Когда ее не станет, что останется?
Когда вы снимаете панцирь с краба, он умирает.
Люси прижала ладонь к груди, будто так она могла сдержать боль внутри или отбросить ее.
Она не была храброй, как Регина, или уверенной в себе, как Маргред. Ей было двадцать три года, и она была в полном одиночестве, она хотела домой.
Она чувствовала глухой стук сердца под своей ладонью и помнила тело Конна, прижатое к ее телу, его желание, подающееся вперед, чтобы встретить ее желание, его сердце, ведущее за собой ее сердце. Одно дыхание. Один удар. Один пульс. Одно сердце.
Он заставил ее чувствовать такое, он заставил ее побывать в таких местах, где она не была очень давно. Места, которых она избегала большую часть своей жизни. Она боялась раствориться в нем. Еще больше она боялась, что обнаружит внутри себя то, с чем жить уже не сможет.
Если бы она сделала то, что он хотел, если бы она подчинилась ему, как она смогла бы найти себя снова?
Как она нашла бы свой путь домой?
Она задрожала и подошла к окну. Через пузырчатое стекло она могла видеть колеблющуюся тень лодки, качающуюся на якоре, черный осколок, пойманный в серебристо-перепончатом море. Единственная лодка в гавани. Ее единственное спасение с острова.
Она не обманывала себя тем, что смогла бы обращаться с сорокафутовой парусной шлюпкой в плавании по бурному морю в разгар зимы. Но пока у нее была лодка, у нее были варианты. У нее была надежда. Они были около побережья Шотландии, сказал Конн. Если бы она дрейфовала в море, был шанс, что ее могли разыскать и спасти. Все, в чем она нуждалась — это возможность.
