О.
— Мы приводим молодёжь в Убежище, чтобы у них был кто-то, кто мог бы наставлять их во время трансформации, — сказал Конн. Его глаза были серьезными и печальными. Она хотела бы снова оказаться в его объятьях. Но он разговаривал скорее как психиатр, нежели ее возлюбленный. — У тебя же не было никого, кто подготовил бы тебя. Никого, кто бы наставлял тебя в твоем превращении в женщину или твоей первой трансформации как селки. Ты испугалась.
Неосознанный, невысказанный в течение многих лет гнев сжигал ее изнутри.
— В этом нет моей вины.
— Конечно, нет.
Его капитуляция только распалило пламя, бушующее в ее сердце.
— Это ее вина. Моей матери. Она могла бы остаться. Она должна была остаться с нами. Со мной.
— Она была селки.
— Она была эгоисткой, — обвинение вырвалось из нее с силой боли, переживаемой и подавляемой годами.
— И ты не хочешь быть похожей на нее.
— Нет.
— Так или иначе.
— Я… — Люси закрыла рот. Открыла его. — Нет.
— Она бы вернулась за тобой, — сказал Конн, и его голос был настолько нежен, что ей было почти все равно, лгал ли он. — Если бы она была жива. Она бы вернулась за тобой и Калебом в подходящее время.
— Когда ты ребенок, трудно постигнуть концепцию «подходящего времени», — холодно сказала Люси. — Тебе просто нужна твоя мама.
— Для нас все иначе.
— Не настолько иначе, чем ты думаешь. Ты же скучаешь по своему отцу.
Конн вздрогнул, как будто она воткнула в него гарпун.
— Мой отец не умер. Он ушел под волну.
— А мой — напился и вышел в море на лодке. Ушел, значит — ушел. Есть больше, чем один способ быть брошенным.
— Люси… — сожаление сквозило в его голосе.
Она покачала головой. Ее глаза были сухими. Раздраженными.
— Все в порядке. Я в порядке. Теперь я уже взрослая.
— Возможно, твоя сила сосредоточилась на том, чтобы подавить трансформацию, — осторожно предположил Конн. — И упражняясь в этом, дисциплинируя свой дар, изо дня в день, из года в год, ты стала сильной.
У Люси в горле встал ком, она сглотнула.
— Ну, это как раз то, чего ты хотел, не так ли? — Люси удалось произнести эти слова всего лишь с оттенком горечи. — Чтобы я была сильной. Чтобы я была Тэргэйр ингхин. — Она споткнулась, произнося плохо знакомую фразу: тэргах иин-йен.
Его глаза потемнели.
— Я хочу, чтобы ты была собой.
— Для этого ты должен оставить меня в покое!
Ее слова повисли между ними. Она взяла бы их назад, если бы могла.
Люси стояла там, чувствуя себя ужасно. Это не ее вина.
И даже не его, признала она справедливо. Иногда возможность видеть ситуацию с обеих сторон — полный отстой.
— Я не могу, — мрачно сказал Конн.
— Из-за пророчества, — покорно кивнула она.
Его глаза сверкнули.
— Потому что это была не ты, — огрызнулся он. — Осмотрительная, пугливая, неудовлетворенная, влачащая полужизнь, исполненную сознания своего долга. Ты выше этого. Ты заслуживаешь большего, чем такая жизнь.
— Это было не так уж плохо, — пробормотала она.
Конн выплыл из кресла со свирепым изяществом, которое заставило ее пульс подскочить.
— Это невыносимо. Отрицать свою природу… Отступиться от своей свободы… — он замолчал.
Она смотрела на него в изумлении и понимании. Она знала, и это разбивало ей сердце.
«Выбора нет», — сказал он ей. — «Ни для кого из нас».
Тогда она не понимала этого. Он был так же одинок в своем мире, как она — в своем. Так же связан долгом. Так же обманут своей судьбой.
Если она была его племенной кобылой, то кем был он? Королевским жеребцом-производителем?
Она стиснула зубы. Он облегчил ей жизнь так, как только смог.
Теперь она могла отплатить ему добром за добро. Она могла освободить его, по меньшей мере, от одной из его обязанностей.
— Невыносимо для меня? — мягко спросила она. — Или для тебя?
Его лицо было твердым, как арктический лед.
— Прошу прощения?
— Ты столкнулся с еще большими трудностями, чем я. Ты сам так сказал. — «Я — гораздо больше твой узник, чем ты — моя заключенная», — вспомнила она. — Но ты, по крайней мере, больше не должен заниматься со мной сексом.
Она ждала, что он станет возражать, молилась, чтобы он воспротивился этим словам.
Но он ничего не сделал. Только наблюдал за ней, сузив глаза.
Она обняла себя за локти, подавленная и полная решимости закончить свою речь, раз Конн молчал.
— Я — обещанная дочь, правильно? Та, о которой говорится в пророчестве. Значит тебе больше не нужно, чтобы я забеременела.
— Ты отказываешь мне в сексе?
Его тон все еще был сдержанным и уравновешенным, но буря в его возмущенных серых глазах, от вида которых маленькие волоски на ее руках вставали дыбом, вселяла в нее надежду.
— Нет, если ты сам этого хочешь, — ответила она.
— Ты звала меня, — неожиданно сказал он.
Она моргнула.
— Раньше, — объяснил он. — Когда ты стояла рядом с Йестином. Ты звала, и я почувствовал, что нужен тебе.
— Да, ты был нужен мне, — прошептала она.
Я до сих пор нуждаюсь в тебе.
— Между нами есть связь. Я не знаю, как это выразить. Раньше я не испытывал ничего подобного, — крадучись, он пересек комнату, остановился перед ней достаточно близко, чтобы прикоснуться. — Я только знаю, что когда демоны напали — связь оборвалась. Тогда я подумал, что тебя могли схватить или даже убить. Солнце померкло для меня, и океаны пересохли.
Люси раскрыла рот, но ничто не сказала, даже не выдохнула.
— А потом я увидел тебя, такую прекрасную и отважную, бледную от страха и сияющую силой, — он стоял так близко, что от его дыхания колыхались ее волосы. Его пронизывающий взгляд молнией прожигал ей нервы. — Я поглощен тобой. Ты — мое солнце. Ты укрепляешь мой дух. Ты знаешь… Люси, ты знаешь, чего я хочу.
Ее сердце дрогнуло. Она знает?
Всю свою жизнь она мечтала быть любимой за то, кем она была. Она никогда не верила в свою привлекательность, никогда не чувствовала себя любимой.
Никогда не представляла себя такой, какой ее видел Конн.
Она облизала пересохшие губы. Она еще никогда не была инициатором их любовных игр.
