Самое же главное: так как Саламин, его родное место, был предметом спора между афинянами и мегарянами и афиняне, претерпев в этой войне много поражений, постановили казнить смертью всякого, кто предложит вновь воевать за Саламин, – то Солон, притворившись сумасшедшим, в венке
[57] ворвался на площадь, огласил перед афинянами через вестника свою волнующую элегию о Саламине и этим возбудил в них такой пыл, что они тотчас пошли войною на мегарян и благодаря Солону одержали победу. Строки, более всего воспламенившие афинян, были такие:
Лучше бы мне позабыть об Афинах, оставить отчизну,
Лучше бы родиной мне звать Фолегандр и Сикинн
[58],
Чтобы за мною вослед худая молва не летела:
Вот из Аттики трус, вот саламинский беглец!
И затем:
На Саламин! Поспешим и сразимся за остров желанный,
Чтобы с отчизны стряхнуть горький и тяжкий позор.
Он же убедил афинян захватить и Фракийский Херсонес. А чтобы стало ясно, что Саламин приобретен не только силою, но и по праву, он раскопал там несколько могил и показал, что мертвые лежат в них головою на восток, по афинскому обычаю, и сами гробницы обращены на восток, и надписи на них высечены с упоминанием демов
[59], как водится у афинян. Некоторые даже утверждают, будто в гомеровский перечень кораблей он после стиха:
Вывел Аянт Теламонид двенадцать судов саламинских —
вставил стих:
И с приведенными стал, где стояли афинян фаланги
[60].
С этих пор афинский народ шел за ним и с радостью принял бы даже его тиранническую власть. Однако он не только сам от нее отказался, но и Писистрату, своему родственнику, препятствовал в его замыслах, о которых догадался (как пишет Сосикрат): ворвавшись в народное собрание с копьем и щитом, он предостерег о злонамерении Писистрата и провозгласил, что готов помогать против него. «Граждане афиняне, – сказал он, – иных из вас я умней, а иных из вас я храбрей: умнее тех, кто не понимает Писистратова обмана, и храбрее тех, кто понимает его, но боится и молчит». Совет, стоявший за Писистрата, объявил Солона сумасшедшим; Солон на это ответил:
Точно ли я сумасшедший, покажет недолгое время:
Выступит правда на свет, сколько ее ни таи.
А элегические стихи, в которых он предсказал тираннию Писистрата, таковы:
Из нависающей тучи рождается снежная буря,
Яркой молнии блеск гром за собою ведет.
Так от сильных мужей погибают целые грады,
Так ослепленный народ стал властелину рабом.
По приходе Писистрата к власти Солон, не сумев вразумить народ, сложил свое оружие перед советом военачальников и сказал: «Отечество мое! я послужил тебе и словом и делом!» – и отплыл в Египет, на Кипр и к царю Крезу. Здесь-то на вопрос царя: «Кого бы ты назвал счастливым?» – он сказал: «Афинянина Телла», «Клеобиса и Битона» и все прочее, что известно каждому. Некоторые добавляют, что Крез, воссев на трон в пышном наряде, спросил Солона, видел ли он что-нибудь прекраснее; а Солон ответил: «Видел – и петухов, и фазанов, и павлинов: их убранство дано им природою и прекрасней в тысячу раз»
[61].
Покинув Креза, он явился в Киликию, основал там город и назвал по своему имени «Солы»; там он поселил и тех немногочисленных афинян, речь которых с течением времени испортилась и стала называться «солецизмом». Жители этого города называются «солейцами», тогда как жители Сол на Кипре – «солийцами»
[62]. А когда Солон узнал, что Писистрат уже стал тиранном, он послал в Афины вот какие стихи:
Если дурные плоды принесло вам злонравие ваше,
Не возлагайте вину на промышленье богов.
Сами сдались вы беде, несчастья умножили сами.
И оттого-то на вас горького рабства ярмо.
Порознь каждый из вас – как лис, по пятам за добычей,
Вкупе же все и всегда праздны и тупы умом.
Только гибкий язык и льстивая речь вам по духу,
А на поступки льстеца ваши глаза не глядят.
Таков был Солон. Писистрат ему в изгнание послал такое письмо:
Писистрат – Солону. «Я не единственный среди эллинов посягнул на тиранническую власть, и я достоин ее, ибо я из потомков Кодра; я лишь вернул себе то, что афиняне обещали воздавать Кодру и его роду, но не сдержали обещания. В остальном же на мне нет греха перед богом или перед людьми. Афинянам я оставляю тот же государственный уклад, какой установил им ты, и управляются они лучше, чем при народовластии, ибо я никому не дозволяю превозноситься. Хоть я и тиранн, но не пользуюсь сверх меры ни званием, ни почестью, а только тем, что издревле причиталось царям. И хотя каждый афинянин платит десятину со своего надела, но не мне, а на расходы по всенародным жертвоприношениям и на другие общие траты, или же на случай войны. Тебя я не виню, что ты обличал мой умысел, – ибо делал ты это, желая добра отечеству, а не желая зла мне. Ты не знал, какое я установлю здесь правление, а если бы знал, то, быть может, и примирился бы с ним и не уходил бы в изгнание. Так воротись домой, поверь мне без клятвы, что ничего дурного Солону не будет от Писистрата. Знай, что даже из врагов моих никто не потерпел вреда, – если же ты почтёшь за благо стать одним из моих друзей, то будешь между них первым; ибо знаю, ты верен и нековарен. Если, наконец, захочешь ты жить в Афинах как-нибудь по-иному, то и на это будет тебе дозволение. Только не ожесточайся на отечество из-за нас». Таково письмо Писистрата.
Меру человеческой жизни Солон определил в семьдесят лет
[63].
