Книга О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, страница 40. Автор книги Диоген Лаэртский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов»

Cтраница 40

Страсти постижимы, но причины их непостижимы. Физика отвергается, ибо природа явно непостижима, но логика признается, ибо она приносит пользу. Впрочем, Мелеагр (во II книге «О мнениях») и Клитомах (в I книге «О школах») утверждают, что киренаики одинаково не видят пользы ни в физике, ни в диалектике: по их мнению, достаточно постичь смысл добра и зла, чтобы и говорить хорошо, и не ведать суеверий, и быть свободным от страха смерти.

Нет ничего справедливого, прекрасного или безобразного по природе: все это определяется установлением и обычаем. Однако знающий человек воздерживается от дурных поступков, избегая наказания и дурной славы, ибо он мудр. Они признают успехи философии и других наук. Они учат, что один человек страдает больше, чем другой, и что ощущения иногда обманывают.

Так называемые гегесианцы различали те же два предельных состояния: наслаждение и боль. По их мнению, не существует ни благодарности, ни дружбы, ни благодеяния, так как к ним ко всем мы стремимся не ради них самих, а ради их выгод, ибо без выгод их не бывает. Счастье совершенно невозможно: тело наше исполнено многих страданий, а душа разделяет страдания тела и оттого волнуется, случай же часто не дает сбыться надеждам, – потому-то счастье и неосуществимо. Предпочтительны как жизнь, так и смерть. От природы, полагают они, ничто не бывает ни сладким, ни несладким; только редкость, новизна или изобилие благ бывает одним в сладость, а другим не в сладость. Бедность и богатство к наслаждению не имеют никакого отношения – ибо нет разницы между наслаждением богача и бедняка. Если мерить наслаждением, то рабство так же безразлично, как свобода, знатность – как безродность, честь – как бесчестье. Сама жизнь лишь для человека неразумного угодна, а для разумного безразлична. Мудрец все делает ради себя, полагая, что из других людей никто его не стоит. И сколь многим бы он по видимости ни пользовался от других, это не сравнить с тем, что он сам дает другим.

Гегесианцы отвергают наши ощущения за то, что они не ведут к точному знанию; поступать всюду следует так, как представляется лучше разуму. А заблуждения надо прощать потому, говорят они, что заблуждается человек не нарочно, а лишь понуждаемый какою-нибудь страстью: чем ненавидеть людей, лучше их переучивать. Преимущество мудреца не столько в выборе благ, сколько в избегании зол: конечную цель свою он полагает в том, чтобы жить без боли и огорчения, а достигают этого более всего те, кто не делает разницы между источниками наслаждений.

Далее, анникеридовцы, соглашаясь во всем с вышеназванными, допускали все же в жизни и дружбу, и благодарность, и почтение к родителям, и служение отечеству. Поэтому, говорили они, мудрец, даже терпя поношения, будет тем не менее счастлив и при немногих усладах. К счастью друга следует стремиться, но не ради самого этого счастья, ибо для ближнего оно неощутимо. Нам недостаточно разума, чтобы мужаться и возвыситься над общими предрассудками, – нужно еще победить привычкой смолоду укоренившееся в нас дурное предрасположение. И к другу нужно относиться по-доброму не только ради пользы от него – не будь пользы, не нужен и друг, – но и ради возникающего при этом доброго чувства, за которое не жалко и боль принять. Поэтому, хоть мы и полагаем конечною целью наслаждение, хоть и сокрушаемся, лишаясь его, однако из любви к другу мы все это готовы принять.

Наконец, так называемые феодоровцы получили свое имя от вышеупомянутого Феодора и следовали его учениям. Феодор этот был человеком, всячески отрицавшим ходячие суждения о богах. Нам попадалась даже книжка его под заглавием «О богах», весьма достойная внимания: из нее-то, говорят, Эпикур заимствовал большинство своих положений. Феодор этот был слушателем как Анникерида, так и диалектика Дионисия – об этом пишет Антисфен в «Преемствах философов».

Конечными целями он полагал радость и горе: первая – от разумения, второе – от неразумения; благами называл разумение и справедливость, злом – их противоположности, а серединою – наслаждение и боль. Дружбу он отрицал: дружбы не существует ни между неразумными, ни между мудрыми – у первых, как минует нужда, так исчезает и дружба, а мудрец довлеет себе и не нуждается в друзьях. Весьма разумно и то, говорил он, что человек взыскующий не выйдет жертвовать собою за отечество, ибо он не откажется от разумения ради пользы неразумных: отечество ему – весь мир. Кража, блуд, святотатство – все это при случае допустимо, ибо по природе в этом ничего мерзкого нет, нужно только не считаться с обычным мнением об этих поступках, которое установлено только ради обуздания неразумных. И любить мальчиков мудрец будет открыто и без всякой оглядки.

Об этом предмете рассуждал он так. «Разве грамотная женщина не полезна постольку, поскольку она грамотна?» – «Конечно». – «А грамотный мальчик или юноша полезен, поскольку он грамотен?» – «Так». «Тогда и красивая женщина полезна, поскольку она красива, и мальчик или юноша полезен, поскольку он красив?» – «Так». – «Но красивый мальчик или юноша полезен для того самого, для чего он красив?» – «Так». – «Значит, он полезен для любви». И когда с этим соглашались, он делал вывод: «Стало быть, кто пользуется любовью, поскольку она полезна, тот поступает правильно и, кто пользуется красотою, поскольку она полезна, тот поступает правильно». Рассуждениями такого рода он и одолевал в споре.

Прозвище «бог» он получил, по-видимому, после того, как Стильпон спросил его: «Скажи, Феодор, что в твоем имени, то ведь и в тебе?» Феодор согласился. «Но ведь в имени твоем – бог [218]?». Феодор и на это согласился. «Стало быть, ты и есть бог». Феодор и это принял без спора, но Стильпон, расхохотавшись, сказал: «Негодник ты этакий, да ведь с таким рассуждением ты себя признаешь хоть галкой, хоть чем угодно!»

Однажды, сидя с иерофантом Евриклидом, Феодор начал: «Скажи, Евриклид, что делают осквернители мистерий?» – «Они разглашают таинства непосвященным», – ответил тот. «Так, стало быть, ты сам – осквернитель мистерий, – сказал Феодор, – потому что ты раскрываешь их непосвященным». И он едва ли ускользнул бы от суда Ареопага, если бы Деметрий Фалерский его не выручил. Впрочем, Амфикрат в книге «О знаменитых людях» уверяет, что он и впрямь был осужден выпить цикуту.

Когда он жил при Птолемее, сыне Лага, тот однажды отправил его послом к Лисимаху. Послушав его вольные речи, Лисимах сказал: «Скажи, Феодор, не тебя ли это выгнали афиняне?» – «Ты не ошибся, – ответил Феодор. – Афины не могли меня вынести и извергли, как Семела Диониса». – «Берегись, – сказал Лисимах, – и больше не появляйся у меня». – «Я бы и ни появлялся, – ответил Феодор, – не пришли меня Птолемей». Присутствовавший при этом Митра, домоправитель Лисимаха, сказал: «Как видно, ты не признаешь не только богов, но и царей!» – «Как же не признаю богов, – возразил Феодор, – если прямо говорю, что ты богами обижен!» [219]

Говорят, однажды в Коринфе он шел в толпе учеников, а киник Метрокл, полоская овощи, крикнул ему: «Кабы ты полоскал овощи, обошелся бы ты, софист, и без стольких учеников!» Феодор отозвался: «А если бы ты умел обращаться с людьми, обошелся бы ты и без этих овощей!» То же самое рассказывают о Диогене и Аристиппе, как упоминалось выше [220].

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация