Целую тучу согнал мужиков, которые были
Самые нищие, самые глупые между сограждан.
Сам он был мрачен и едок, с напряженным лицом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости.
Осмеивая кого-нибудь, он делал это незаметно и не с маху, а словно издали. Таковы его слова об одном щеголе, который с осторожностью перебирался через какой-то ручей: «Как же ему не сторониться грязи? ведь в ней не видать своего отражения!» Один киник попросил у Зенона масла в пузырек, потому что свое у него кончилось; Зенон ничего ему не дал, а когда тот пошел прочь, то крикнул вслед: «Скажи-ка теперь, кто из нас бесстыднее?» Влюбленный в Хремонида, он сидел рядом с ним и с Клеанфом и вдруг встал; Клеанф удивился, а Зенон сказал: «Я слышал от лучших врачей, что при воспалении самое хорошее средство – покой». На одной пирушке пониже его за столом лежали двое, и лежавший выше ткнул ногой лежавшего ниже; тогда Зенон сам толкнул его коленом, а когда тот обернулся, то сказал: «А каково, по-твоему, было от тебя соседу?» Одному любителю мальчиков он сказал: «Как школьные учителя выживают из ума оттого, что вечно возятся с мальчишками, точно так же и ваша порода!» Речи отделанные и безошибочные он сравнивал с александрийскими сребрениками: они хороши с виду и отчеканены, как настоящая монета, но цена их от этого не выше. А речи противоположного свойства похожи на аттические тетрадрахмы: грубо рубленные и с погрешностями в языке, они все же подчас более весомы, чем самые тонковыведенные. Ученик его Аристон вел длинные рассуждения, но были они бездарны, а порой нахальны и опрометчивы; Зенон сказал: «Не иначе как твой отец зачал тебя спьяна!» – и прозвал его болтуном, потому что сам всегда был немногословен.
Один обжора, имевший обыкновение ничего не оставлять соседям по столу, подал гостям большую рыбу; Зенон ухватил ее, словно собираясь съесть целиком, а когда тот уставился на него, ответил: «Если ты моего обжорства за одним обедом стерпеть не можешь, то как же другие твое терпят каждый день?» Один мальчик домогался ответа на какой-то вопрос слишком напористо для своего возраста; Зенон подвел его к зеркалу, велел посмотреть на себя и спросил, к лицу ли при таком виде такие вопросы.
Кто-то заявлял, что по большей части не согласен с Антисфеном; Зенон прочитал ему софокловскую притчу
[551] и спросил: может быть, все-таки в Антисфене есть и хорошее? «Не знаю», – сказал тот. «И тебе не стыдно, – возразил Зенон, – выхватывать и запоминать, что у него есть плохого, и обходить с пренебрежением, что у него есть хорошего?» Кто-то сказал, что речи философов, на его взгляд, слишком коротки. «Ты прав, – ответил Зенон, – у них даже слова были бы короче, будь это возможно»
[552]. Кто-то пожаловался, что Полемон говорит не то, что обещал; Зенон спросил: «А разве одно другого не стоит?»
Для спора, говорил он, нужно иметь голос и силу не меньше, чем у актера, однако понапрасну рот не разевать – это делают только те, кто болтает много, но без толку. Кто умеет хорошо говорить, утверждал он, тот не будет давать слушателю передышку, чтобы полюбоваться, словно хороший ремесленник: наоборот, слушатель должен быть так захвачен речью, чтобы ему и на раздумье времени не требовалось.
Одному много болтавшему юнцу он сказал: «У тебя уши утекли на язык». Одному красавцу, рассуждавшему, что любовь-де мудрецу не пристала, он сказал: «Для вас, красавцев, ничего хуже и быть не может». Даже большинство мудрецов, по его словам, сплошь и рядом оказываются немудрыми, потому что не разбираются в своих случайных мелочах. И он любил рассказывать, как флейтист Кафисий, увидев, что один его ученик силится играть погромче, стукнул его и сказал: «Не в силе добро, а в добре сила!»
Один юноша вел слишком дерзкие разговоры; Зенон ему сказал: «Ну, мальчик, не скажу я тебе того, что думаю!» К нему льнул один родосец, отличавшийся красотою и богатством, а более ничем; чтобы отделаться от него, Зенон сперва посадил его на пыльную скамью, чтобы он запачкал одежду, а потом отвел ему место среди нищих, чтобы он терся об их лохмотья; и наконец юноша сбежал. «Ничего нет неприличнее гордыни, – говорил Зенон, – а в молодых людях особенно». Не надо обременять память звуками и словами, а надо стараться расположить свой ум к извлечению пользы и не думать, будто это какое-то уже сваренное и поданное угощение. Он говорил, что молодые люди должны знать порядок и в походке, и в облике, и в одежде; и он часто напоминал стихи Еврипида о Капанее:
Он был богат, но не был он заносчив:
Нимало не тщеславней, чем бедняк
[553].
Чтобы овладеть науками, говорил он, самое нежелательное – это самомнение, а самое надобное – это время. На вопрос, что такое друг, он ответил: «Второй я»
[554].
Однажды он порол раба за кражу. «Мне суждено было украсть!» – сказал ему раб
[555]. «И суждено было быть битым», – ответил Зенон. Красоту он называл цветом целомудрия (а иные говорят, что, напротив, целомудрие – цветок красоты). Как-то раз он увидел чьего-то знакомого раба всего в синяках; «Вижу следы твоего нрава!» – сказал он ему. Кто-то натерся душистым маслом; Зенон спросил: «От кого это так запахло женщиной?» Дионисий Перебежчик спросил, почему Зенон ему одному не делает замечаний? «Потому что я тебе не доверяю», – отвечал Зенон. Мальчишке-болтуну он сказал: «У нас для того два уха и один рот, чтобы мы больше слушали и меньше говорили». Однажды на попойке он лежал и молчал; его стали спрашивать, в чем дело, а он ответил: «Передайте царю, что среди вас был один человек, умеющий молчать», потому что спрашивавшие были посланы от Птолемея и хотели узнать, что передать от Зенона царю. Его спросили, как он чувствует себя, когда его бранят; он сказал: «Как посол, когда его отсылают без ответа».
Аполлоний Тирский рассказывает, что однажды Кратет схватил его за плащ, чтобы оттащить от Стильпона. «Нет, Кратет, философов мало хватать за уши: убеди и уведи! – сказал ему Зенон. – А если ты оттащишь меня силой, то телом я буду с тобой, а душой со Стильпоном».
Гиппобот сообщает, что водился он и с Диодором, усердно занимаясь с ним диалектикой, и сделал в ней большие успехи, но был так далек от тщеславия, что пошел в ученье к Полемону, и тот, говорят, сказал ему: «Вижу, Зенон, ты прокрался ко мне через черный ход, чтобы выкрасть наше учение и разодеть его по-финикийски!»
[556] А когда один диалектик показал ему семь диалектических приемов для софизма «Жнец»
[557], он спросил, сколько тот за них хочет, и, услышав: «Сто драхм», заплатил двести; такова была в нем страсть к знаниям.
