Стекло разлетается вдребезги, и вода выносит меня вперед. На воздух.
Задыхаясь, я сажусь в кресле. Я глотаю воздух и трясу руками. Четыре стоит справа, но не помогает мне встать, а только глядит на меня.
– Что? – спрашиваю я.
– Как ты это сделала?
– Что сделала?
– Разбила стекло.
– Я не знаю.
Четыре наконец протягивает мне руку. Я спускаю ноги с кресла и уверенно встаю. Спокойно.
Он вздыхает, хватает меня под руку и наполовину выводит, наполовину вытаскивает из комнаты. Мы быстро идем по коридору, и я останавливаюсь, выдергивая руку. Он молча смотрит на меня. Если я не спрошу, он так ничего и не скажет.
– Что? – спрашиваю я.
– Ты дивергент, – отвечает он.
Я гляжу на него, и страх пульсирует во мне электричеством. Он знает. Откуда он знает? Наверное, я совершила ошибку. Проговорилась.
Надо вести себя непринужденно. Я прислоняюсь к стене и спрашиваю:
– Какой еще дивергент?
– Не притворяйся идиоткой! – рявкает он. – Я заподозрил это еще в прошлый раз, но сейчас сомнений нет. Ты управляла симуляцией. Ты дивергент. Я удалю запись, но если ты не хочешь лежать мертвой на дне пропасти, изволь придумать, как скрыть это во время симуляций! А теперь прошу меня извинить.
Он возвращается в симуляционную комнату и хлопает дверью. Сердце поднимается к горлу. Я управляла симуляцией, я разбила стекло. Я не знала, что это признак Дивергенции.
Откуда он знал?
Я отлепляю ладони от стены и иду по коридору. Мне нужны ответы, и я знаю, у кого они есть.
Я иду прямо в тату-студию, где в последний раз видела Тори.
Людей вокруг немного, потому что в середине дня большинство на работе или в школе. В тату-студии три человека: мастер рисует льва на плече клиента, а Тори разбирает стопку бумаг на стойке. Когда я вхожу, она поднимает глаза.
– Привет, Трис. – Она бросает взгляд на второго мастера, который слишком сосредоточен на своем занятии, чтобы заметить нас. – Идем в заднюю комнату.
Я иду за ней за занавеску, которая разделяет две комнаты. В задней комнате стоят несколько стульев, лежат запасные иглы, краски и блокноты, на стенах висят рисунки в рамках. Тори задергивает занавеску и садится на стул. Я сажусь рядом и постукиваю ногой, чтобы чем-то заняться.
– Как дела? – спрашивает она. – Как симуляции?
– Весьма неплохо. – Я киваю несколько раз подряд. – Даже слишком неплохо, говорят.
– Вот как.
– Пожалуйста, помоги мне понять, – тихо прошу я. – Что это значит – быть…
Я медлю. Лучше не произносить здесь слово «дивергент».
– Кто я такая, черт побери? Как это связано с симуляциями?
Поведение Тори меняется. Она откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Ее лицо принимает настороженное выражение.
– Помимо прочего, ты… тот, кто сознает, что находится в симуляции, что происходящее нереально, – отвечает она. – Тот, кто может управлять симуляцией или даже прервать ее. И еще…
Она наклоняется и заглядывает мне в глаза.
– Тот, кого… поджидает смерть, ведь ты еще и лихачка.
В груди копится тяжесть, как будто каждая фраза Тори падает камнем на дно. Во мне растет напряжение, которое я не в состоянии сдерживать… сейчас я заплачу, или закричу, или…
Я издаю хриплый смешок, который почти сразу стихает, и спрашиваю:
– Выходит, мне предстоит умереть?
– Необязательно, – отвечает она. – Лидеры Лихости пока не знают о тебе. Я немедленно стерла результаты твоей проверки из системы и вручную ввела результат «Альтруизм». Но не совершай ошибок. Если они узнают, кто ты, то убьют тебя.
Я молча смотрю на нее. Она не кажется сумасшедшей. Она говорит уверенно, хоть и несколько торопливо, и я ни за что не заподозрила бы ее в неуравновешенности, но это так и есть. В нашем городе никого не убивали с самого моего рождения. Даже если отдельные люди способны на это, лидеры фракции – никогда.
– У тебя паранойя, – говорю я. – Лидеры Лихости не убьют меня. Люди не убивают друг друга. Больше не убивают. В этом и смысл всего этого… смысл фракций.
– Да неужели? – Она опускает руки на колени и смотрит прямо на меня, ее лицо искажает внезапная ярость. – Они прикончили моего брата, так почему не тебя? Чем ты лучше его?
– Твоего брата? – Я суживаю глаза.
– Да. Моего брата. Мы оба перешли из Эрудиции, только его проверка склонностей не дала однозначного результата. В последний день симуляций его тело нашли в пропасти. Сказали, он совершил самоубийство. Вот только мой брат отлично справлялся с обучением, встречался с одной неофиткой, был счастлив. – Она качает головой. – У тебя ведь тоже есть брат? Как по-твоему, знала бы ты о его желании покончить с жизнью?
Я пытаюсь представить самоубийство Калеба. Сама мысль кажется нелепой. Даже будь Калеб несчастен, он никогда не пошел бы на это.
Ее рукава закатаны, и я вижу татуировку реки на ее правом плече. Она сделала ее после смерти брата? Река – это еще один страх, который она преодолела?
Она понижает голос:
– На второй ступени обучения Джорджи справлялся очень хорошо, очень быстро. Он говорил, что симуляции даже не пугают его… все равно что игра. Поэтому инструкторы особо им заинтересовались. Набились в комнату во время симуляции, вместо того чтобы дожидаться результатов. Постоянно шептались о нем. В последний день симуляций один из лидеров Лихости лично пришел на него посмотреть. А на следующий день Джорджи не стало.
Я могу управлять симуляциями, если овладею неведомой силой, которая помогла мне разбить стекло. Могу стать хороша настолько, что все инструкторы заметят. Могу, но стану ли?
– Это все? – спрашиваю я. – Просто умение менять симуляции?
– Вряд ли, но мне больше ничего не известно.
– Сколько людей знает об этом? – Я думаю о Четыре. – Об управлении симуляциями?
– Два вида людей, – отвечает она. – Те, кто желают тебе смерти. И те, кто знают об этом не понаслышке. Из первых рук. Или из вторых, как я.
Четыре обещал удалить запись того, как я разбиваю стекло. Он не желает мне смерти. Он дивергент? Или дивергентом был член его семьи? Друг? Любимая девушка?
Я отгоняю эту мысль. Четыре не должен меня отвлекать.
– Я не понимаю, – медленно произношу я, – почему лидеров Лихости волнует, что я умею управлять симуляцией.
– Знала бы – сказала. – Она сжимает губы. – Единственное, что пришло мне в голову: их волнует не само изменение симуляции, это всего лишь признак чего-то другого. Чего-то, что их волнует.
Тори сжимает мою ладонь своими.
