– Ты столько раз пренебрегала правилами, а сейчас не можешь? Даже в таком важном деле?
Его брови сходятся, он покусывает уголок губ. Хотя в его словах упрек, он словно прощупывает почву… как будто ему действительно нужен мой ответ.
Я щурюсь.
– А ты? Что случилось во время твоей проверки, Калеб?
Наши взгляды встречаются. Я слышу гудок поезда, совсем тихий, похожий на свист ветра в переулке. Но я сразу узнаю его. Словно лихачи зовут меня.
– Просто… не говори родителям, что случилось, ладно? – прошу я.
Он несколько секунд не сводит с меня глаз и кивает.
Я хочу подняться наверх и лечь. Проверка, прогулка и стычка с бесфракционником измотали меня. Но брат приготовил завтрак сегодня утром, мать приготовила обеды, а отец приготовил ужин вчера вечером, так что моя очередь готовить. Я делаю глубокий вдох и иду на кухню.
Через минуту ко мне присоединяется Калеб. Я стискиваю зубы. Он всегда помогает. Что меня больше всего в нем раздражает, так это его природная доброта, врожденная самоотверженность.
Мы с Калебом работаем молча. Я готовлю горох на плите. Он размораживает четыре куска курицы. Большая часть нашей еды замороженная или консервированная, потому что фермы в наши дни далеко. Мать однажды сказала, что давным-давно некоторые люди не покупали генетически измененные продукты, потому что считали их ненатуральными. У нас не осталось выбора.
Когда родители возвращаются домой, ужин готов и стол накрыт. Отец бросает сумку у порога и целует меня в макушку. Другие люди считают его категоричным – быть может, слишком категоричным, – но он также и любящий. Я стараюсь видеть в нем только хорошее; правда стараюсь.
– Как проверка? – спрашивает он.
Я накладываю горох в миску.
– Хорошо, – отвечаю я.
Я не гожусь в правдолюбы. Ложь дается мне слишком легко.
– Говорят, с одним из тестов возникли проблемы, – замечает мать.
Как и отец, она работает на правительство, только заведует проектами городского усовершенствования. Она набирала добровольцев для проверки склонностей. Большую часть времени, однако, она организует рабочих, чтобы обеспечивать бесфракционников едой, работой и кровом.
– Неужели? – переспрашивает отец.
Проблемы с проверкой склонностей редки.
– Я толком не знаю, но моя подруга Эрин рассказала, что один из тестов пошел наперекосяк, так что результаты пришлось сообщить устно.
Мать раскладывает салфетки рядом с тарелками.
– Очевидно, ученику стало плохо, и его отправили домой. – Она пожимает плечами. – Надеюсь, с ним все хорошо. Вы двое что-нибудь слышали об этом?
– Нет, – отвечает Калеб и улыбается матери.
Мой брат тоже не годится в правдолюбы.
Мы сидим за столом. Мы всегда передаем еду слева направо, и все ждут, пока остальные получат тарелки. Отец протягивает руки матери и брату, а они протягивают руки ему и мне, и отец благодарит Господа за пищу, работу, друзей и семью. Не каждая семья альтруистов религиозна, но отец говорит, что мы должны стараться не замечать подобных отличий, потому что они только разделяют нас. Не уверена, как это понимать.
– Ну? – говорит мать отцу. – Расскажи мне.
Она берет ладонь отца и водит большим пальцем по костяшкам его пальцев. Я смотрю на их соединенные руки. Родители любят друг друга, но редко выказывают приязнь подобным образом у нас на глазах. Они научили нас, что физический контакт очень силен, поэтому я остерегаюсь его с детства.
– Расскажи мне, что тебя беспокоит, – добавляет она.
Я смотрю на тарелку. Мамина проницательность порой меня удивляет, но сейчас мне становится стыдно. Почему я так сосредоточилась на себе и не заметила его хмурого вида и сгорбленной позы?
– Трудный день на работе, – отвечает он. – Точнее, трудный день у Маркуса, я не должен говорить о себе.
Маркус – коллега отца; они оба политические лидеры. Городом управляет совет из пятидесяти человек, все до единого – представители Альтруизма, поскольку наша фракция считается неподкупной из-за своей приверженности бескорыстию. Члены совета выдвигаются из наших рядов за безупречный характер, моральную стойкость и лидерские качества. Представители остальных фракций могут выступать на заседаниях по конкретным вопросам, но в конечном итоге решение за советом. И хотя технически совет выносит решения совместно, Маркус особенно влиятелен.
Так заведено с самого начала Великого Мира, когда были образованы фракции. Я думаю, система держится на нашем страхе того, что может произойти в случае ее краха, – войны.
– Это из-за того отчета, изданного Жанин Мэтьюз? – спрашивает мать.
Жанин Мэтьюз – единственный представитель Эрудиции. Ее выбрали за высокий коэффициент интеллекта. Отец часто жалуется на нее.
Я поднимаю глаза.
– Отчета?
Калеб бросает на меня предостерегающий взгляд. Мы не должны разговаривать во время ужина, если родители не зададут нам прямой вопрос, а они обычно не задают. Наши навостренные уши – лучший подарок, говорит отец. Свои навостренные уши они подарят нам после ужина, в общей комнате.
– Да, – подтверждает отец, сузив глаза. – Эта заносчивая, самодовольная…
Он умолкает и откашливается.
– Прошу прощения. Но она издала отчет, в котором критикует характер Маркуса.
Я выгибаю брови.
– Что в нем написано? – спрашиваю я.
– Беатрис, – тихо произносит Калеб.
Я опускаю голову и верчу вилку в руках, пока жар не покидает мои щеки. Я не люблю, когда мне выговаривают. Особенно брат.
– В нем написано, – произносит отец, – что жестокость и бессердечие Маркуса по отношению к сыну заставили того выбрать Лихость вместо Альтруизма.
Рожденные в Альтруизме редко решаются покинуть его. Если это все же случается, то запоминается надолго. Два года назад сын Маркуса, Тобиас, оставил нас ради Лихости, и Маркус был опустошен. Тобиас был его единственным ребенком – и единственным членом семьи, поскольку жена Маркуса умерла вторыми родами. Младенец умер несколько минут спустя.
Я ни разу не встречала Тобиаса. Он редко посещал общинные мероприятия и никогда не ужинал у нас со своим отцом. Мой отец часто замечал, что это странно, но какая теперь разница?
– Жестокий? Маркус? – Мать качает головой. – Несчастный! Как будто ему нужно напоминать об утрате!
– Ты хотела сказать, о предательстве сына? – холодно поправляет отец. – Ничего удивительного. Эрудиты атакуют нас своими отчетами уже несколько месяцев. И это не конец. Уверен, продолжение следует.
Я не должна говорить, но не могу удержаться.
– Почему они это делают? – выпаливаю я.
