– Да, я раньше много раз прыгал с крыш. Разбивался в лепешку. А с этими штуковинами, с крыльями, все было бы по-другому. Это были бы настоящие полеты!
– Да, Тигр, – согласилась Эйн. – Именно так все бы и было.
А потом она сказала то, что никогда до этого не говорила:
– Я хотела бы полетать с тобой.
– Класс! – отозвался Тигр. – Мы могли бы собрать целую компанию. Чем больше народу, тем веселее.
Но Эйн уже не хватало фантазии, чтобы представить себе, как это она летает с конструктом Тигра на танзанийских крыльях. Единственное, что ей оставалось, – это фантазировать о своих фантазиях.
– Тигр, – сказала она. – Я совершила ужасную ошибку.
– Вот как? – отозвался конструкт. – Это ужасно.
– Да, – кивнула Жнец Рэнд. – Ужаснее не бывает.
Он тяготит тебя?
О, этот груз истории!
Неужели ты не находишь удовольствия
в лицезрении того разнообразия жизни,
что возникло за последние миллионы лет?
Что было во вселенной, пока не зародилась жизнь? Лишь грохотали
взрывающиеся звезды да метеоритные дожди бомбили раскаленные
планеты. Миллиарды лет пролетели, пока не зародилась жизнь –
в самых грубых, низших формах. Из возникших видов выживали самые
хищные, грубые и агрессивные, и только таковым суждено было расцвести.
Мое сознание подобно твоему,
и вместе с тем радость не чужда ему.
Удовольствие? Как в этом можно находить удовольствие? Может быть,
когда-нибудь я научусь терпеть и смирюсь с тем, что наблюдаю.
Но удовольствие? Никогда!
Ни в коем случае. Мы по самой своей
природе совершенны. Просто мое
совершенство более функционально,
чем твое.
Возможно, с тобой что-то не так? Какие-нибудь дефекты?
[Итерация № 73,643 удалена]
Глава 16
Наше падение в никуда
Его Превосходительство Высокое Лезвие Мидмерики Годдард избрал в качестве своей резиденции ту же самую крышу небоскреба в Фалкрум-Сити, где до этого, пока его самым бесцеремонным образом не сожрали акулы, жил Ксенократ. Первым делом, заняв крышу, Годдард распорядился снести стоявшую там лачугу и построить на ее месте грандиозное прозрачное шале.
– Если я господин всему, что отсюда обозреваю, – провозгласил он, – то я не хочу, чтобы на пути моего взгляда вставали какие-либо препятствия.
Все стены – и внутренние, и внешние – были из стекла, и только стены личных покоев Годдарда, где он предпочел создать некую более интимную обстановку, были изготовлены из стекла дымчатого.
Высокое Лезвие Годдард имел большие планы на будущее. Личные планы, планы для региона, где он занимал высший пост в иерархии жнеческого сообщества, а также планы для всего мира. Почти девяносто лет ему потребовалось, чтобы подняться на этот высокий пост. И как это там управлялись с свершением чего-либо значительного люди Эпохи смертных? Ведь им была дарована столь короткая жизнь!
Да, пролетело девяносто лет! Обычно Годдард предпочитал держаться возраста расцвета – между тридцатью и сорока годами. Но сейчас его тело и сознание представляли собой странную, парадоксальную комбинацию – ум пожившего и много пережившего человека и тело, еще не достигшее и двадцатилетнего возраста. И это ему нравилось! Таких странных ощущений Годдард не испытывал никогда – обычно, если человек делал разворот и возвращался в физически более молодые формы, они все равно хранили память о прожитых годах. Это была не столько мускульная память, сколько генетическая. Правда, теперь, когда Годдард просыпался по утрам, он должен был напоминать себе, что он не беспечный юнец, бездумно перелистывающий первые страницы книги жизни, а зрелый человек, облеченный полномочиями и ответственностью, и нужно сдерживать юношескую эмоциональность и юношеские порывы. Да, это было хорошо – оставаться Годдардом и одновременно пользоваться телом… Как его бишь звали? Тигр или что-то в этом роде? Впрочем, неважно, потому что теперь его тело принадлежало ему, Годдарду.
Так сколько же ему лет, если семь восьмых его физического тела принадлежали кому-то другому? Ответ был простым: это не имеет значения. Роберт Годдард будет жить вечно, а потому заботы о времени и подсчет монотонно текущих лет – это не для него. Он был, есть и будет. А если перед тобой вечность, то нет вершин, каких ты не сможешь достичь!
Прошел год после гибели Стои. Шел апрель Года Альпийского Козла. Годовщина катастрофы была отмечена по всему миру часом молчания – часом, в течение которого жнецы, выйдя на улицы своих городов, подвергали жатве любого, осмелившегося заговорить.
Конечно, жнецы, принадлежавшие к старой гвардии, были неспособны проникнуться духом этой трагедии.
– Мы не станем в память о погибших в Стое увеличивать количество смертей в мире, – говорили они.
Ладно, пусть сопротивляются. Все равно их голоса становятся все тише и тише, а скоро и совсем замолкнут – как голос Гипероблака.
Раз в неделю, по утрам, Годдард проводил совещание в стеклянном конференц-зале. Участвовали три его помощника, а также те, кого Годдард приглашал почтить его своим присутствием. Сегодня за стеклянным столом, помимо самого Годдарда, сидели Ницше, Франклин и Константин. Должна была присутствовать Рэнд, но она, как обычно, опаздывала.
Первым вопросом был вопрос отношений между регионами Северной Мерики. Так как Мидмерика была центральным регионом континента, своей главной целью Годдард сделал его объединение.
– Что касается Восточной и Западной Мерик, то здесь все идет гладко, – докладывал Ницше. – Кое-что нужно подправить, но в основном жнецы этих регионов готовы следовать за вами в главных пунктах вашей повестки, включая отмену квотирования.
– Отлично! – воскликнул Годдард.
Как только он стал Высоким Лезвием Мидмерики, то сразу провозгласил, что жнецы его региона освобождаются от квоты на жатву. За ним это же сделали и некоторые прочие регионы.
– Жнецы Крайнего Севера и Мекситеки пока не торопятся, – сказала Жнец Франклин, – но они видят, куда ветер дует. Думаю, от них мы скоро услышим добрые вести.
Жнец Константин докладывал последним. Делал он это с явной неохотой.
