Ки протолкалась через собравшуюся толпу туда, где стоял багровый от ярости Руфус. У его ног лежала бесформенная куча костей, обрывков шкуры и кровавого мяса.
– Да будь они прокляты, эти гарпии! – снова и снова выкрикивал он во все горло. Кора поспешно схватила его за локоть, но он продолжал кричать:
– Десять лет я улучшал породу, чтобы вывести этого бычка!.. И вот что от него осталось!.. Будь они прокляты!.. Прокляты!..
Он тяжело дышал, и на левом виске ходуном ходила толстая жила. Руфус бешено сжимал кулаки, растрепанные волосы в беспорядке торчали из-под повязки.
Холланд в ужасе смотрела на мужа, делаясь все белее с каждым новым святотатством, которое тот извергал. Ки стояла молча, только в зеленых глазах отражались ярость и ненависть, стоившие бешенства Руфуса. Потом их взгляды встретились поверх трупа растерзанного бычка. В этот миг они как нельзя лучше понимали друг друга.
И тут Кора с размаху вкатила сыну пощечину. Ее морщинистая ладонь с громким шлепком хлестнула его по щеке и губам. Воцарилась потрясенная тишина. Ларс, как раз подоспевший с поля, болезненно вздрогнул. А Нильс только кивнул головой, и вид у него был такой, как будто он сам был бы рад сделать то же самое с Ки.
Только на самого Руфуса пощечина не произвела особого впечатления. Его голова на могучей жилистой шее даже не шелохнулась. На коже отпечаталась белая пятерня, но лицо осталось бесстрастным. Лишь кое-где на губах, разбитых о зубы, выступила кровь. Он посмотрел на мать и медленно покачал головой. Глаза еще пылали яростью, но голос был холоден:
– Неужели ты думаешь, мама, что я раскаюсь в том, что сейчас говорил?..
– Он ткнул носком башмака кровавые останки и выразил вслух то, что неминуемо пришло на ум каждому по отдельности: – Надо полагать, от Свена и ребятишек осталось примерно столько же, сколько и от моего бычка!..
И вновь они с Ки посмотрели друг другу в глаза. Кора схватила его за плечо и попыталась встряхнуть. Ничего не вышло.
Между тем вокруг собиралось все больше народу. Подбежал юный Курт, за которым, как новорожденный жеребенок, вприпрыжку мчался малыш Эдвард. Потом подоспела Лидия – ее руки были по локоть в муке, на фартуке белело пятно. Вся семья в сборе.
– Вы сами накликали это на себя! – прозвенел голос Нильса. Как ни мал ростом был старец, он удивительным образом господствовал над всеми, поучая здоровенных крестьян тоном патриарха: – Кощунство, совершенное вами, отсекло вас от гарпий, оставив их без подношений, которые вы были недостойны им предлагать! Ничего удивительного, если прошлой ночью Крылатые ощутили запах ваших дурных мыслей, ощутили развратные, нечестивые видения, которыми вы тешились, вместо того чтобы радоваться общности и вместе благодарить гарпий! Откуда в тебе такая злоба, Руфус? Уж не ложная ли гордость одолела тебя? Ты собирался оставить лучшего бычка себе, хотя по праву должен был бы предложить его гарпиям! Нет, сердиться тебе не на что. Крылатые всего лишь взяли то, что принадлежало им по всей справедливости. Загляните же в глубь своих сердец – и устыдитесь! Вы полны себялюбия! Вы позабыли о своих мертвых, позабыли о своем долге перед предками и перед теми, кто лучше вас! О, как же далеко вам до примирения, которого вы будто бы алкаете! Ваши мысли полны черной злобы, ваши души отравлены ядом, который расточает Ки! Да, Ки, я говорю о тебе. Посмотри вокруг! Ты, наверное, радуешься тому, сколько зла натворила, сколько горя принесла здешнему народу?..
Ки невольно огляделась по сторонам. Холланд стояла опустив голову, из-под опущенных век так и катились слезы. Курт с Эдвардом держались позади остальных. Сбитые с толку разладом между родителями, они не смели подойти ни к матери, ни к отцу. Лидия не посмела встретиться с Ки глазами. Ларс, тот вовсе отвернулся, не желая видеть происходившего. Многие смотрели на Ки, несомненно считая ее источником всех зол и бед. В глазах Коры мешались любовь, боль и порицание; этот взгляд пронзил Ки подобно мечу. Но хуже всего, пожалуй, было то, что Руфус смотрел Ки прямо в глаза и с полным сочувствием. Вот он напрягся всем телом и заговорил, намеренно разрушая чары старого Нильса:
– Принеси-ка мне лопату, Ки. И себе одну захвати. Давай похороним этого бычка, который так и не породил нам на радость теляток. Крепких теляток, таких, что и не подумали бы помирать от весенней простуды. Нет, они вырастали бы в славных коров, сами каждый год приносили бы приплод и много-много лет доились бы жирным, густым молоком. Давай, Ки, вместе похороним мою мечту. Зароем ее так же глубоко, как ты когда-то зарыла свою…
– Руфус отрекся от наших обычаев! – закричал Нильс. – Он стал среди нас изгоем! Отверженным! Единственным, кто решил удовольствоваться своей человеческой природой, навсегда отрезав себе тот путь к возвышению духа, что открывают нам наши крылатые братья…
Ки спросила себя, слышал ли кто-нибудь, кроме нее, нотку беспокойства в голосе старика. Его ораторское искусство, его облик величественного патриарха, его жесты, то повелительные, то обличающие, – все меркло перед простыми, но такими полными чувства и всем понятными словами Руфуса. Иные поворачивались и брели прочь. Они предпочитали повернуться спиной к неприятностям и держаться подальше от осложнений. Но и к старику примыкать не спешили.
– Во имя ваших умерших!..
Все замерли и опять повернулись к Нильсу. Его глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Воздетые руки сотрясала дрожь. Все молчали. Нильс обводил взором собравшихся людей, не пропуская ни единого лица. Кое-кто тоскливо переминался под его взглядом. Холланд смотрела на него алчущими глазами. Марна опустила голову. Хафтор смотрел прямо и с вызовом. Старец оглядел всю толпу, избегая только Руфуса и Ки. И, наконец, уставился в глаза Коре. Та прямо-таки усохла и съежилась под его взглядом.
– Я прошел сквозь ваши сны и увидел, что вы нездоровы, – сказал Нильс.
– Увы, яд вошел в вас глубже, чем я дерзал предполагать. Скажите же мне – если руку поражает гниение, не лучше ли сразу отсечь ее от тела? И разве не выдергиваете вы из земли и не сжигаете больное растение, пока оно не погубило весь урожай? Разве вы не убиваете и не сжигаете больное животное, пока оно не заразило все стадо?.. Мне предстоит совершить то же самое среди вас. И пусть те из вас, кто еще сохраняет здоровье, наберется мужества и укрепит свой дух, дабы выдержать удар целительного ножа, отсекающего сочащуюся гноем плоть, и прикосновение каленого железа, очищающего воспаленную рану… Лидия!
Его взгляд стал подобен кинжалу. Девушка вздрогнула, чуть слышно всхлипнув. Тонкие руки метнулись к горлу, словно два испуганных зверька в поисках убежища.
– Покинь наш круг, – продолжал Нильс. – Твоя гордыня и самовлюбленная независимость вынесли тебе приговор. Оставайся же в одиночестве! Ибо твои сны поведали мне, что именно одиночества ты жаждешь. Не советуйся более с родителями: они потеряны для тебя, потеряны навеки. Иди к себе домой и хорошенько подумай об этом!
Потрясенная, уничтоженная, Лидия побрела прочь, спотыкаясь на каждом шагу. Ки в ярости смотрела на Нильса. Старик, точно волк, первым делом отбил от стада самого слабенького. Лидия шла прочь, все так же прижимая руки к горлу, путаясь ногами в луговой траве…
