Он явственно видел под водой ноздри скилий и то, что из них не поднималось ни пузырька. Ни единый мускул не напрягался под шкурами. Вандиен дернул еще раз, посильнее, но безвольные туши лишь чуть пошевелились от его рывка. Он вспомнил про стрекало, которое обронил, когда упряжка понесла. Быть может, если подобрать его и несколько раз хорошенько им вмазать… Нет. Он не осмеливался оставить скилий без присмотра. Он вошел в воду и что было сил пнул в круп ближайшего зверя. Как в стенку!..
Вандиен предпринимал еще и еще усилия, столь же мучительные, сколь и неблагодарные. Он вымок насквозь, пытаясь вытащить скилий из реки. Сколько он ни тянул то за хвост, то за лапу – сдвинуть с места хотя бы одну тварь ему так и не удалось. Четверка как будто стремилась слиться в единое целое. Здоровенные плоские лапы были надежно погребены под слоем грязи и речной гальки. Мертвый якорь. Животы плотно прижимались ко дну. Вода перекатывалась через хребты…
К тому времени, когда закатилось солнце, Вандиен был мокр до нитки, несчастен и зол. Выбравшись на бережок, он молча созерцал скилий, окаменевших на дне, начиная понимать, что выпереть их оттуда силой – занятие безнадежное. Оставалось одно: взять их измором. Дождаться, покуда вылезут сами. В конце концов, весь день он гнал их по вполне сухопутной дороге. Должен же им когда-то понадобиться воздух?.. То и дело оглядываясь через плечо, он устало зашагал обратно на холм, чтобы забрать там стрекало и хлеб, потерянные во время погони. Вернувшись к реке, он обнаружил, что скильи не сдвинулись ни на волосок.
Усевшись на мшистом берегу, Вандиен положил наземь стрекало и вытащил поясной нож. Кусок краюхи пришлось не отрезать, а скорее отпиливать. Хлеб вконец зачерствел, Вандиен не жевал его, а грыз, как сухарь. Отойдя чуть выше по течению – впрочем, так, чтобы не терять из виду утопившуюся упряжку, – он опустился на колени и запил хлеб речной водой. Водяная трава с плоскими зелеными листьями показалась ему знакомой; вновь вытащив нож, он принялся откапывать корни. Вытащив корневище, он соскреб с него землю и хорошенько промыл. В отчищенном виде оно напоминало плотно сросшиеся белые зерна. Ему с детства не приходилось есть корни лилии-вонючки, но он помнил, что и тогда предпочитал их разваренными до мягкости, но никак не сырыми. Сырыми они были почти безвкусны, только отдавали крахмалом. Ладно, не до жиру, быть бы живу, безрадостно напомнил сам себе Вандиен. Надо же что-то сунуть в живот. При таких темпах путешествия ему свою краюху до Обманной Гавани, хоть тресни, не растянуть.
Отправляя в рот последний кусочек корневища, он услышал чавкающий звук, потом плеск, как бывает, когда свинья вскакивает из грязи. Вандиен сразу подхватил хлеб и стрекало, и весьма вовремя: скильи начали шевелиться.
Одна из тварей как раз вытянула шею и шумно вбирала в легкие порцию воздуха. Ее хвост вновь покоился на крупе, свернутый в тугую баранку. Еще одна верещала и пускала пузыри, высвобождая голову, угодившую между лапами товарки. Они выбрались из воды, переваливаясь и неуклюже подскакивая в мокрой перепутавшейся упряжи. Ил и грязь стекали с пятнистых боков. Вода смыла со спин налипшую пыль, и чешуйчатые шкуры радужно переливались в неверном свете луны. Бока скилий после пребывания в реке положительно округлились, звери выглядели довольными. Влажно клацали зубастые пасти, мокрые змеиные тела весело извивались. Вандиен смотрел, как они пытались выпутаться из перекрученной сбруи, и с некоторым запозданием понял, что при этом скильи боком-боком двигались от него прочь.
Со сдавленным воплем он ринулся наперехват и на сей раз вспомнил, что стрекало вроде как подавало им команду стоять. Ткнув сперва одного, потом другого, третьего и четвертого зверя, он добился-таки, что вся упряжка плюхнулась на живот и замерла в неподвижности. Вандиен принялся шарить среди распростертых тел, отыскивая запропастившийся повод. Одна из тварей начала подниматься. Вандиен решительно ткнул ее стрекалом, и она вновь улеглась.
Он стоял над умиротворенными скильями, непроизвольно сжав кулаки. Потом усилием воли принудил себя успокоиться. Сунув стрекало под мышку на тот случай, если кто-нибудь опять зашевелится, он принялся расправлять сбрую. Т'черья пряжек не признавали; сложное сооружение держалось исключительно на узлах. Вскоре Вандиен убедился, что развязать их в потемках было совершенно невозможно, тем более что долгое вымачивание в воде превратило каждый узел в монолитный кожаный шарик. Пришлось тянуть, толкать и этим довольствоваться. Стрекалом Вандиен пользовался безо всякого стеснения, и скильи вели себя смирно.
Лишь один раз ему пришлось по настоящему туго. Хвост одной из бестий переплелся с упряжью, точно вьющаяся лоза: зверю никак не удавалось уложить его у себя на крупе. Было уже совсем темно, и Вандиен ощупью кое-как отыскал кончик хвоста. Он стиснул его пальцами, чтобы передвинуть и высвободить. Владелец хвоста отчаянно завизжал, пришлось успокаивать его с помощью стрекала. Напряженный хвост был жестким, точно одеревенелый стебель лозы. Вандиен долго возился с ним, высвобождая из ременных петель, но едва ему это удалось, как хвост упруго выхлестнул у него из руки и жесткий кончик весьма чувствительно ударил по плечу, а хвост мгновенно свернулся тугой пружиной на крупе.
Вандиен выронил и стрекало, и повод и схватился за плечо: его жгло, словно от удара кнутом. Из глаз сами собой брызнули слезы. Закатав широкий рукав куртки, Вандиен ощупал рубец, вспухший на коже. И то хорошо, что не до крови. Окунуть в холодную воду, и жжение успокоится… Вандиен нагнулся за стрекалом и обнаружил, что упряжка удрала. Беззвучно и бесследно.
Он ошалело завертел головой. Исчезли!.. Вандиен заставил себя глубоко вздохнуть и молча замереть на месте. Вряд ли удастся расслышать, как они бегут через мшистые взгорки… Хотя…
Из кустов донесся вполне отчетливый шорох, и тут же его глаз подметил движение и смутный отблеск радужной чешуи. Вандиен бросился в погоню, но беглецы одолели подъем раньше его и, конечно, не остановились подождать, так что он снова потерял их из виду. Задыхаясь, он взлетел наверх и разглядел удаляющиеся силуэты. Ван диен выкрикнул проклятие и помчался следом. А что ему оставалось?
Ноги у него были все-таки длинней, чем у них, и на спуске это дало ему преимущество. Задняя пара получила по душевному пинку и по хорошему удару стрекала, бросившему их на брюхо. Они притормозили передних, и еще два удара успокоили всю упряжку. Вандиен подхватил волочившийся повод и дважды обернул им запястье, а оконечный узел зажал в кулаке. Он с трудом переводил дух и знай тыкал стрекалом каждую тварь, которой не лежалось на месте. До него постепенно добирался холод осенней ночи, столь же безжалостный, какой была дневная жара. Он промок, перемазался и устал как собака. Да еще и потерял где-то свою многострадальную ковригу. Ко всему прочему, дорога скрылась за холмами, и он не был абсолютно уверен, в какой стороне ее искать. Ему до смерти хотелось спать, но можно было с хорошей вероятностью предположить, что утром он уже точно не найдет ни упряжки, ни большака. Что до скилий, то они отнюдь не выглядели сонливыми. Наоборот: если днем у них только что не цеплялась лапа за лапу, то ночью они, казалось, только рады были резвиться и играть…
