УЧЕНИЧЕСТВО
Рассказывают о короле Викторе, завоевавшем островные территории, ныне называемые Герцогством Фарроу. Вскоре после присоединения к своим владениям Песчаного Края он послал за женщиной, которая, если бы Виктор не завоевал ее страну, была бы королевой Песчаного Края. Она прибыла в Баккип в большой тревоге, опасаясь ехать, но еще больше боясь того, что могло бы ожидать ее народ, попроси она своих людей ее спрятать. Когда она появилась, то была и поражена, и в некотором роде огорчена тем, что Виктор собирается использовать ее не как слугу, но как учителя для своих детей. Они должны были изучить язык и обычаи ее народа. Она спросила, почему он решил, что это нужно его детям, Виктор ответил: «Правитель должен представлять весь свой народ, но управлять можно только тем, что знаешь». Позже она с готовностью стала женой его старшего сына и при коронации получила имя королева Грация.
Я проснулся оттого, что солнечный свет упал на мое лицо. Кто-то заходил в комнату и открыл ставни, впустив дневной свет. Таз, полотенце и кувшин с водой стояли на сундуке. Я был благодарен за это, но даже умывание меня не освежило. Я вспотел во сне и чувствовал себя неловко оттого, что кто-то мог войти в мою комнату и ходить по ней, пока я спал.
Как я и думал, окно выходило на море, но у меня не было времени любоваться красивыми видами. Один взгляд на солнце сказал мне, что я проспал. Я быстро натянул одежду и поспешил в конюшню, не задерживаясь для завтрака.
Но этим утром Барричу было не до меня.
– Возвращайся во дворец, – посоветовал он мне. – Миссис Хести Торопливая уже присылала за тобой Бранта; она должна снять с тебя мерку для одежды. Лучше сейчас же найди ее; она живет согласно своему имени, и ей не понравится, если ты расстроишь ее планы на утро.
Я побежал назад в замок, и бег разбудил всю боль предыдущего дня. Как я ни боялся поисков миссис Хести и снимания мерки для одежды, которая, как я считал, мне совершенно не нужна, я все же почувствовал облегчение, что сегодня мне не придется садиться в седло. Узнав на кухне дорогу, я наконец нашел миссис Хести в комнате через несколько дверей от моей спальни. Я смущенно остановился в дверях и заглянул внутрь. Три высоких окна впускали в комнату солнечный свет и мягкий соленый ветер. Корзины с пряжей и крашеной шерстью стояли у одной стены, а высокая полка на другой стене была завалена радугой самых разных тканей. Две молодые женщины тихонько беседовали над ткацким станком, а парень, не намного старше меня, слегка покачивался в такт мягкому ходу колеса прялки в дальнем углу. Женщина, чья широкая спина была повернута ко мне, очевидно, была миссис Хести. Две молодые женщины заметили меня и замолчали. Миссис Хести повернулась, чтобы взглянуть, куда они смотрят, и через мгновение я оказался у нее в руках. Она не утруждала себя знакомством или объяснениями. Я обнаружил, что сижу на табуретке, а меня поворачивают, измеряют и обсуждают, совершенно не считаясь с моим достоинством и, уж конечно, с человеческой природой. Она с презрением отдала мою одежду молодой женщине, хол одно заметив, что я напоминаю молодого Чивэла и что размеры и цвета моей одежды должны быть почти такими же, как его, когда он был в моем возрасте. Потом она спросила мнение своих помощниц, прикладывая ко мне рулоны различных тканей.
– Этот синий цвет,– сказала одна из ткачих,– очень идет к его темным волосам. Он бы очень хорошо выглядел на его отце. Какое счастье, что леди Пейшенс никогда не придется увидеть этого мальчика. Печать Чивэла слишком ясно видна на его лице, чтобы оставить ей хоть какую-то надежду.
И, стоя так, с ног до головы закутанный в шерстяную ткань, я впервые услышал то, что было давно известно всем до одного обитателям Баккипа. Ткачихи в деталях обсуждали, как весть о моем существовании достигла Баккипа и Пейшенс – задолго до того, как мой отец смог сам рассказать ей об этом, – и какую невыносимую боль это ей причинило. Потому что Пейшенс была бесплодной, и, хотя Чивэл никогда ни словом не упрекнул ее, все вокруг догадывались, как трудно должно быть для него и для нее не иметь детей, которые впоследствии могли бы принять его титул. Пейшенс восприняла мое появление как упрек, ставший последней каплей. Ее физическое здоровье никогда не было особенно хорошим после всех несчастий, преследовавших ее, а теперь оно было окончательно подорвано, так же как и здоровье душевное. Ради нее, так же как и ради соблюдения приличий, Чивэл отказался от трона и увез свою больную жену в провинцию, откуда она была родом. Говорили, что они жили там в мире и согласии, что здоровье Пейшенс немного поправилось и что Чивэл, ставший тише и спокойнее, чем был раньше, потихоньку начинал осваивать управление своей виноградной долиной. Жаль, но Пейшенс винила также и Баррича за оплошность мужа и заявила, что не может больше выносить вида этого человека. Поэтому теперь, когда на него навалилась и раненая нога, и опала Чивэла, старина Баррич просто стал другим человеком. Раньше было время, когда ни одна женщина не могла спокойно пройти мимо него; поймать его взгляд означало вызвать жгучую зависть каждой, достаточно взрослой для того, чтобы носить юбки. А теперь? Старый Баррич – так его зовут, а ведь он все еще в расцвете сил. Это нечестно, как будто слуга может отвечать за то, что сделал его господин! Но все-таки это было к лучшему, как они считали. В конце концов, Верити будет гораздо более хорошим королем, чем мог бы стать его брат. Чивэл был таким благородно-суровым, что в его присутствии все чувствовали себя в чем-то виноватыми; он никогда не позволил бы себе отступить от того, что считал правильным, и хотя был слишком рыцарственным, чтобы смеяться над теми, кто позволял над собой насмехаться, его безукоризненное поведение всегда было безмолвным порицанием для всех окружающих. Ах, но вот теперь оказалось, что все-таки был этот бастард, пусть и много лет назад, и это доказательство, что принц не был тем, за кого себя выдавал. А вот Верити Истина, он человек как человек, на него смотришь и сразу видишь королевскую кровь. Он отличный наездник и всегда сражался рядом со своими людьми, а если иногда напивался или бывал не очень благоразумным – что ж, он открыто признавал это, честный, как и его имя. Люди поймут такого человека и пойдут за ним.
Все это я слушал жадно, хотя и молча, в то время как разные материалы прикладывались ко мне, обсуждались и браковались. Я понял, почему дворцовые дети не играют со мной. Если женщины и понимали, что у меня могли быть какие-то мысли или чувства по поводу их беседы, они никак не показывали этого. Как я вспоминаю, миссис Хести обратила непосредственно ко мне единственное замечание – что мне следует уделять больше внимания мытью собственной шеи. Потом она шуганула меня из комнаты, как будто я был надоедливым цыпленком, и я отправился в кухню, чтобы раздобыть немного еды.
Послеобеденное время я снова провел с Ходд и упражнялся до тех пор, пока не почувствовал, что мой шест за время занятий таинственным образом удвоил свой вес. Потом были еда, постель и снова утренний подъем – и назад, под опеку Баррича. Учеба наполняла мои дни, и все свободное время, которое мне удавалось выкраивать, было поглощено работой, связанной с моим обучением,– был ли это уход за моим снаряжением у Баррича или уборка оружейной Ходд. Вскоре я получил не один и не два, а целых три комплекта одежды, включая чулки, которые в один прекрасный день появились у меня на кровати. Два костюма были из хорошей ткани знакомого коричневого цвета, в которой, по-видимому, ходило большинство детей моего возраста. Но один был из тонкого синего сукна, с вышитой на груди тонкой серебряной нитью оленьей головой. У Баррича и солдат была эмблема скачущего оленя. Оленью голову я видел только на камзолах Регала и Верити. Так что я смотрел на эмблему и удивлялся, как удивлялся и красному шву, прорезавшему эмблему по диагонали, прямо по вышивке.
