— Я хочу, чтобы здесь был Женя.
Вот я и сказала это. Поделилась самым сокровенным и, наконец-то, призналась самой себе.
Я хочу быть с Женей.
Я хочу быть его. Во всех смыслах.
Спрятав лицо в ладонях, я судорожно вздохнула. Напряжение последнего дня навалилось на меня удушающей лавиной. Как же мне хотелось позвонить Жене и, умирая от собственной смелости, прокричать в трубку, что я мечтаю стать его женщиной, его любовницей. И он болван, если еще не понял этого…
— Всё так серьезно? — тихо спросила Тоня, обволакивая меня своим теплом и крепко прижимая к себе.
Уткнувшись лицом в мягкую ткань толстовки, пропитанную домашними запахами, я поплыла окончательно.
— Я люблю его, — прорыдала я в плечо подруги, чувствуя, как предохранители в моей голове сгорают один за другим.
Может, пока не поздно, скинуть телефон с крыши? В таком состоянии я могла натворить миллион глупостей. Прошлая ночь с парой бокалов пива была цветочками по сравнению с тем, что происходило внутри меня сейчас.
И дело было даже не в коварном алкогольно-сладком напитке, а в этой чертовой крыше, на которой так хочется прижаться к любимому мужчине.
— Удивила, блин! Да ты ж всегда его любила, как ненормальная, — по-доброму усмехнулась Тоня, плавно поглаживая меня по спине.
Я подняла голову и уставилась заплаканными глазами на подругу.
— Я хочу, чтобы Женя стал моим первым мужчиной, — решительно проговорила я, чувствуя, как внутри меня всё переворачивается.
Тоня замерла. Никогда я не говорила ей, что воспринимаю Женю как мужчину и мечтаю оказаться с ним в одной постели. Я и сама осознала это совсем недавно — когда он вернулся домой из своего Франкфурта.
Что-то произошло со мной, когда я увидела поджарого загорелого Женю, разувающегося в тесном коридоре нашей квартиры. Его белозубая улыбка стала еще ослепительнее, движения — увереннее, а веселые глаза — наглее…
У меня просто не оставалось шансов. Я заново влюблялась в Женю. Каждый раз, когда я видела его с утра в одних домашних шортах со следами подушки на заспанном красивом лице, внутри меня тонко-тонко вибрировала натянутая струна.
До сладкой истомы внизу живота мне хотелось просыпаться с Женей в одной постели и без всякого стыда изучать мощное тренированное тело кончиками пальцев, губами, языком. И отдаваться проснувшемуся голодному мужчине со страстным отчаянием влюбленной девчонки.
Боже, как это было бы сладко…
Если бы только Женя позволил нам…
— А Женя знает об этом? — осторожно спросила Тоня, аккуратно заправляя прядь выбившихся волос мне за ухо.
Я чувствовала, как подругу просто разрывает от эмоций, но она сдерживала себя, боясь задеть меня резким словом. С тех пор, как вернулся Женя, я стала слишком ранимой.
— Да, догадывается, — пробормотала я.
Щеки запылали. Я вспомнила, как сидела практически голой на коленях Жени. А он меня оттолкнул…
— Ну так звони ему! — горячо воскликнула Тоня, слегка встряхивая меня за плечи.
В этом была вся моя подруга. Человек действия. Лучше сделать и пожалеть, чем жалеть о том, чего не сделал — вот ее девиз по жизни. Часто ей доставалось за такое рвение, но Тоня всегда принимала удары с высоко поднятой головой и улыбкой на губах. И я восхищалась ее смелостью.
Я бы так не смогла.
Но сейчас меня переполняла такая безрассудная пылкая решимость, что я готова была совершить самую главную ошибку в своей жизни.
Дрожа то ли от холода, то ли от волнения, я медленно достала из кармана телефон и, помедлив ровно одно мгновение, решительно набрала такой знакомый номер.
Глава 19
Евгений
Я познакомился с Алиной четыре года назад. Как сейчас помню, была поздняя весна, пропитанная солнцем и пьянящим ароматом цветущей яблони.
Мне было тридцать два, и жизнь шла как по накатанной. Интересная хорошо оплачиваемая работа, красивые девушки для непродолжительных отношений, встречи с друзьями в клубе, Ева, потчующая меня по утрам фирменными блинчиками и делящаяся своими нехитрыми новостями.
Мне нравилась эта холостяцкая жизнь и, хотя у меня была возможность приобрести собственную жилплощадь, я продолжал снимать квартиру неподалеку от работы. А когда на горизонте не маячила очередная зазноба, оставался ночевать у Рината с Евой.
Они были моей семьей. И для меня не было ничего более уютного и умиротворенного, чем воскресное утро, наполненное недовольным бурчанием Рината и заливистым хохотом Евы.
Развалившись на диване, я ставил возле себя тарелку с блинами, обнимал устроившуюся под боком мелкую, и мы говорили-говорили-говорили. Мы могли болтать часами.
Молчун Ринат только хмыкал себе под нос и, нацепив очки, зарывался в бесконечные ворохи строительных смет и чертежей. Шелест бумаги и клацанье клавиатуры удивительным образом дополняли наши посиделки, также, как и огромная кружка ароматного чая на двоих.
А когда Еве нужно было рассказать какой-то важный секрет, она доверчиво прижималась ко мне и, глядя снизу вверх своими огромными глазищами, заговорщически понижала голос. Ринат напрягался и шуршал бумагой еще усерднее, а я, пряча улыбку, внимательно ловил каждое слово.
И ни разу, сколько бы Ринат меня потом ни пытал, не выдал мелкую. Потому что для меня не было ничего дороже этого бесхитростного чистого взгляда и детских секретиков, сопровождающихся приглушенным хихиканьем мне в подмышку. Ева даже не представляла, скольких красоток я отшил, лишь бы оказаться в воскресное утро на этом диване, млея от сияющего взгляда и тонких ручонок, душащих меня в крепких объятиях.
Я всегда тщательно скрывал своих любовниц от мелкой, но, несмотря на это, она продолжала дико ревновать меня ко всем подряд — к симпатичной официантке, к девушкам, которых я вскользь упоминал в разговоре, к собственному репетитору по английскому.
В такие моменты Ева становилась похожа на маленького задиристого ёжика и я, умирая от нежности, щелкал ее по носу и говорил, что знаю только одну самую красивую девочку и никто мне больше не нужен.
