Вы знали, что более трех миллиардов человек, живущих на Земле, никогда не видели снежинок? Невероятная цифра. Трудно представить всех этих несчастных.
Как вам такой факт: в одном кубометре снега находится триста пятьдесят миллионов снежинок, каждая из которых уникальна?» – последняя фраза звучит в голове голосом Лэндона, и на секунду прикрыв веки, я вижу нас у Рождественской елки.
Вижу, как срываю с себя одежду, демонстрируя ему татуировку с его руками. Чувствую, его сильные пальцы, жадно ласкающие мои кожу…ощущаю его губы, изучающие ямочки над ягодицами, покрытые кружевами выбитой снежинки.
Черт бы подрал эти снежинки. Зимние негодяйки начинают поголовно сходить с ума и неистово вбиваться в лобовое стекло тойоты.
Если так будет продолжаться и дальше, видимость дороги вновь скроется за валом белых комет, и я так и не доеду до чертовой деревни. И зачем я снова поперлась сюда? Что меня так незримо тянет, вопреки доводам разума?
Проклиная все на свете, я резко сворачиваю к дому у озера, прекрасно осознавая, что выбора у меня нет – любая лишняя секунда на опасной, заснеженной трассе может стать для меня последней.
Конечно, в изменении моего маршрута виноват снегопад и только он. Совершенно не мое подсознательное желание оказаться в доме, где за скрипучими ставнями хранится мое безумие и одержимость призраком. Совершенно не умею врать, гладя в глаза, но в разговоре с собой – я профессиональный лжец со стажем.
Сердце заходится от одной лишь мысли, что я вновь увижу имитацию Лэндона. Да и в доме, с которым красной нитью перевязана моя жизнь, побывать снова хочется. Что до щенка – я обязательно заберу ее завтра, голубоглазая принцесса станет для меня лучшим подарком на Новый Год.
Дорога до коттеджа занимает десять минут, которые стоили пяти лет ожидания.
Викинг
– Ты, не думал о том, что пора вернуться, Лэнд? – задерживая взгляд на горе грязной посуды в раковине, любопытствует Лиззи Спаркл.
Я добавляю туда бокал из-под пива, и, закатав рукава вытянутого старого свитера, открываю воду.
– Отдых нужен всем, это я понимаю лучше, чем кто-либо, – не дождавшись голосовой реакции на свою реплику, продолжает опальный и неоднократно накосячивший агент по аренде недвижимости. – Выгорание бывает у многих врачей, но пять лет – это перебор. Не находишь? Отшельник – только звучит романтично, но посмотри на себя, Лэнд… – физически чувствую ее изучающий взгляд, в котором доминируют недоумение и сожаление. Я могу не оглядываться, все звучит в подтексте сказанных слов. – Ты хочешь вот так провести остаток жизни? Здесь? В полном одиночестве? На звонки не отвечаешь, в гости никого не зовешь.
– Но ты же явилась, – не удерживаюсь от иронии.
– От тебя даже пес сбежал, Лэнд.
– Балто ушел умирать. Пришёл его срок, – философски заключаю я.
– Черт, Бейкер, ты понимаешь, что таким образом жизни и твой срок не за горами? Когда ты в последний раз разговаривал с людьми?
– Иногда я выезжаю в город. К тому же миссис Хагс приходит, чтобы убрать дом и привезти продукты, – сообщаю я, раздражаясь, что, вообще, ведусь на провокации этой настырной девицы, явившейся без приглашения и устроившей мне целый допрос с пристрастием, плавно перетекающим в нравоучительные нотации.
Некоторых женщин хлебом не корми – дай поучить оступившихся, на их критический взгляд, мужиков уму разуму, а к тем особям мужского пола, кто всерьез погряз в депрессии (опять же по сугубо женскому необъективному мнению) они испытывают стойкую потребность исцелить, обогреть и утешить. Вот и в Лиззи Спаркл обострился синдром полевой медсестры, увидевшей во мне раненого солдата, которого непременно надо дотащить до госпиталя, где ему, то есть мне, непременно спасут жизнь. Ей невдомек, что именно оттуда я и сбежал пять лет назад, осознав во время стандартной несложной операции, что спасать жизни – больше не моя работа. Тогда мне удалось скрыть дикое физическое напряжение, испытываемое мной на протяжении всей операции. Уже после, снимая перчатки, я заметил лёгкий тремор пальцев. К вечеру дрожание усилилось, не прошло оно и после сна и отдыха. А утром я отправился на работу с чётким понимаем, что заставило отца покинуть пост главного врача и внезапно завершить успешную карьеру нейрохирурга. Он не стал рисковать жизнью своих пациентов, и, оказавшись в подобной ситуации, я принял такое же решение.
– Судя по всему миссис Хагс здесь не было очень давно, – озвучивает Лиззи свои наблюдения. Я слышу, как она прохаживается по кухне взад-вперед, снова возвращается за стол, скрипит стулом. – Тебе необходима помощь, Бейкер, – приходит к неутешительному выводу.
Вот же неугомонная стерва. Разве я не уволил ее сто лет назад? Так какого хрена она продолжает возле меня тереться?
– Тебя Ресслер ко мне отправил? – брызнув моющее средство на тарелку с присохшей к ней коркой пиццы, нехотя интересуюсь я.
Мне действительно абсолютно похер, кто ее послал. Не она первая, не она последняя, на пороге моего дома кого только не побывало за последние пять лет, но все так и ушли ни с чем. И какого Дьявола им всем надо? Почему бы просто не оставить меня в покое?
– Не он, – отрицает Лиз. – Но я встречала его пару дней назад в клинике, забегала на ежегодный осмотр. Джон жутко злой на тебя, Лэнд. И бывшего тестя твоего видела…. – она делает выразительную паузу. – Бил, так сильно сдал, похудел, постарел. Ты знал, что у него инфаркт был в прошлом году?
– Мне неинтересно, – глухо бросаю я.
Это откровенная и грубая ложь. Билл не чужой мне человек. Наши семьи были дружны много лет. Карпентеры поддержали нас с отцом, когда ушла мама, и позже, когда не стало папы, тоже были рядом.
У Билла замечательная жена, которая всегда относилась ко мне, как к родному сыну, и в отличие от мужа, Пэм не считает меня виновным в разводе с ее дочерью, отлично понимая, что Сил – далеко не подарок. Матери не так слепы в отношении недостатков своих дочерей, как их отцы.
– Билл наверняка жалеет, что уволил тебя, – задумчиво произносит Лиззи Спаркл, пока я пытаюсь вспомнить, откуда ей так много известно.
– Лиз, пошла бы ты…, – я откровенно злюсь, так и не отыскав в памяти фрагмент ее появления.
– Биллу казалось, что защитить дочь – святая обязанность отца, а по факту лишил многих пациентов высококачественной помощи, – как ни в чем ни бывало, рассуждает Спаркл. Все-таки она знает не все, понимаю с некоторым облегчением.
– Я больше не мог оперировать, – выдохнув, признаюсь я, со звоном бросая вымытую тарелку в сушку.
Разумеется, в доме есть посудомоечная машина, но я так и не научился ею пользоваться. К тому же, от одного человека не так много грязной посуды.
– Карпентер уволил меня именно по этой причине. Джон Ресслер в курсе. Странно, что он не сказал.
– Почему же. Он сказал, – тяжело вздохнув, Лиззи Спаркл щелкает зажигалкой. Я слышу, как она затягивается сигаретой. – Есть еще одна чудная новость, но тебя вряд ли обрадует, – воодушевленно восклицает Лиззи. Я упорно молчу, ожесточенно орудуя губкой и складывая чистую посуду в шкаф.
