– Чего вы хотите? – заорал я. Я крутился на месте, пытаясь посмотреть на каждого, и на мгновение встретил взгляд одного из них. Его глаза выражали меньше, чем глаза волчонка. Никакой чистой дикости, а только страдание от физического неудобства и желания. Я смотрел ему в глаза, и он мигнул.
– Мяса, – проворчал он, как будто я выжал из него это слово.
– У меня нет мяса. Вообще никакой еды. Вы не получите от меня ничего, кроме драки.
– Тебя, – завизжал другой в страшной пародии на смех. Безрадостно. Бессердечно. – Мясо!
Я ждал слишком долго, слишком долго смотрел на одного, потому что другой внезапно прыгнул мне на спину. Он обхватил меня, зажав мою руку, и потом, внезапно и ужасно, его зубы вонзились в мое тело между шеей и плечом. Мясо. Я. Немыслимый ужас охватил меня, и я стал драться. Я дрался так же, как в первый раз, когда сражался с “перекованными”, с бездумной жестокостью, не уступавшей их собственной. Холод и голод, которые терзали нападающих, были моими единственными союзниками. Если во всех нас пылало бешенство, необходимое для выживания, то я, по крайней мере, был сильнее этих истощенных полузверей-полулюдей. Я оставил кусок своей плоти в зубах первого, напавшего на меня, но все-таки вырвался. Это я помню. Остальное не так ясно. Я не могу упорядочить эти воспоминания. Я сломал свой нож о ребра младшего. Я помню большой палец, выдавливавший мой глаз, и щелчок, с которым я выломал его из сустава. Пока я боролся с одним, другой ударил меня по плечам своей палкой, но вскоре я ухитрился увернуться, и палка достала его же товарища. Я не помню, чтобы я чувствовал боль от удара, а рана на моей шее казалась всего лишь теплой точкой, из которой текла кровь. Я не ощущал никакого ужаса от своего желания убить их всех. Я не мог победить. Их было слишком. много. Молодой лежал на снегу, кашляя кровью, но один из старших душил меня, в то время как другой пытался вытащить меч, застрявший в моем рукаве. Я лягался и махал кулаками, бесполезно пытаясь хоть как-то совладать с нападающими, а края мира начинали темнеть, и небо кружилось.
Брат!
Он возник, ударившись в наши перепутанные тела, как стенобитный таран. Тогда мы все упали на снег, и от этого удара хватка “перекованного” на моем горле настолько ослабла, что мне удалось вдохнуть. В голове у меня прояснилось, и внезапно я снова обрел мужество для драки, для того чтобы не обращать внимания на боль, чтобы сражаться! Клянусь, я видел себя: лицо, лиловое от удушья, кровь хлещет из ран и впитывается в одежду. Этот приводящий в безумие запах. Я оскалил зубы. Потом волчонок повалил “перекованного” и оторвал его от меня. Он нападал со скоростью, о которой не мог бы даже мечтать ни один человек, нанося удар, кусая и отпрыгивая так быстро, что жадные руки врага не успевали дотянуться до него. Внезапно он отскочил назад. Я знаю, что я почувствовал, когда челюсти волчонка сомкнулись на горле человека. Это мои собственные челюсти сжались в смертельной хватке, а кровь замочила мою морду и полилась на грудь. Я тряхнул головой, мои зубы рвали тело, вытряхивая из него остатки жизни.
Потом была пустота.
Я сидел на снегу, прислонившись спиной к дереву. Волчонок лежал недалеко от меня. Его передние лапы были забрызганы кровью. Он вылизывался, аккуратно, медленно и сосредоточенно.
Я поднес рукав ко рту и подбородку. Я вытер кровь. Она была не моя. Я бросил взгляд на тело лежащего рядом со мной человека и отвел глаза. На какое-то ужасное мгновение я вспомнил, как вонзил зубы ему в горло. Я крепко зажмурился и не двигался.
Холодный нос у моей щеки. Я открыл глаза. Он сидел рядом и смотрел на меня.
Волчонок.
Ночной Волк, поправил он меня. Моя мать назвала меня Ночным Волком. Я последний из помета открыл глаза. Он посопел носом. Потом неожиданно чихнул. Он посмотрел на лежащих мужчин. Я невольно проследил за его взглядом. Мой нож достал молодого, но он не умер мгновенно. Остальные два...
Я убивал быстрее, тихо заметил Ночной Волк. Но у меня не коровьи зубы. Ты неплохо поработал для своего рода. Он встал и отряхнулся. Кровь, и холодная и теплая, забрызгала мне лицо. Я резко выдохнул и вытер ее, потом понял, что это значит.
Ты ранен.
И ты тоже. Он вытащил нож из тебя, чтобы воткнуть его в меня.
Дай мне посмотреть.
Почему?
Вопрос остался висеть в холодном воздухе. Приближалась ночь. Три ветки над головой уже стали черными на фоне вечернего неба. Мне не нужен был свет, чтобы разглядеть его. Мне вообще не нужно было видеть его. Разве вам нужно видеть ваше ухо, чтобы знать, что оно часть вас? Бесполезно было отрицать, что мое ухо принадлежит мне, и так же бесполезно было отрицать Ночного Волка.
Мы братья. Мы стая, уступил я.
Правда?
Я чувствовал, что Уит волка тянет, дергает и хватает меня. Я вспомнил, что чувствовал это раньше и не обращал на это внимания. Теперь нет. Я дал ему свое безраздельное внимание. Ночной Волк был здесь: шкура, зубы, мышцы и клыки; и я не избегал его. Я знал о ране от меча на его плече и чувствовал, что лезвие вошло между двумя крупными мышцами. Он держал лапу прижатой к груди. Я помедлил и ощутил, какой болью отдается в нем это промедление. Так что больше я не ждал и потянулся к нему, так же как он ко мне.
Доверие не есть доверие, пока оно не полное. Мы были так близки, что я не знал, чья именно это была мысль. На мгновение у меня появилось двойное ощущение мира, когда его восприятие наложилось на мое. Его ощущение запаха тел, его слух, говорящий мне о лисицах, уже подбирающихся к “перекованным”, его глаза, благодаря которым зимние сумерки как бы рассеялись. Потом эта раздвоенность исчезла, и его чувства стали моими, а мои его. Мы были связаны воедино.
Холод охватывал землю и мои кости. Мы нашли мой задубевший от мороза плащ, но я встряхнул его и надел. Я не пытался застегнуть его и держал подальше от того места, куда меня укусили. Я умудрился натянуть рукавицы, несмотря на раненную руку.
– Лучше нам пойти, – сказал я ему тихо. – Когда мы придем домой, я вычищу и перевяжу наши раны. Но сперва лучше бы нам туда добраться и согреться.
Я почувствовал его согласие. Он шел рядом со мной, не позади. Один раз он принюхался. Поднялся холодный ветер. Начал падать снег. Вот и все. Его нос дал мне знать, что не надо больше бояться “перекованных”. Воздух был чист, не считая запаха тех, оставшихся позади, и даже он становился слабее, превращаясь в запах падали и перемешиваясь с запахом лисиц, пришедших за едой.
Ты был неправ, заметил он. Оба мы не особенно хорошо охотимся поодиночке. Хитрый восторг. Но, может быть, ты думаешь, что неплохо справлялся до того, как я пришел?
Волк не предназначен для того, чтобы охотиться в одиночестве. Я пытался сохранить достоинство.
Он вывалил язык, широко раскрыв пасть.
Не бойся, маленький брат. Я буду с тобой.
Мы продолжали идти по хрустящему белому снегу мимо окоченевших черных деревьев.
