Вниз к машине я шла, как на заклание, на негнущихся ногах, сцепив руки замком и чувствуя, как самообладание покидает меня, и я готова на коленях просить его не убивать. Пощадить. Я ведь ни в чем не виновата. Я случайная пешка в какой-то игре Паши или ведущего, или не знаю кого.
На улице меня встретили все те же молчаливые слуги, помогли сесть в машину. Хан сидел рядом с водителем, и едва я подалась вперед, чтобы что-то сказать, между нами поднялась затемненная перегородка.
***
Я не видела, куда именно мы приехали. Все произошло стремительно. Машина остановилась, меня вытащили под руку, и я оказалась в полутемном коридоре напротив своего мучителя. Наверное, здесь все и произойдет… Здесь я останусь навечно. Хан повернулся ко мне и пронизал меня страшным взглядом, а мне захотелось закричать от этого выражения лица, как будто он сейчас вынесет мне смертный приговор. Черты заострённые, выдающиеся, словно прорисованные черным грифелем, такие четкие, грубые и все же притягательные. Сверкнул взглядом, и я инстинктивно сжалась, приготовилась к тому, что он меня снова ударит. Отступила, а Хан пошел на меня. Небрежно, как всегда легко, как та черная кошка на улице. Загоняет свою жертву, чтобы потом сцапать в углу. И так и есть. Я для него жертва. Он отловил меня, приволок обратно в свою клетку, и я не знаю, каким будет наказание. Хан был в ярости, но сдерживался, и эта сдержанность пугала и заставляла паниковать. Когда человек полностью себя контролирует, он опасней в тысячи раз, чем тот, из кого выплескиваются эмоции.
– Только не убивайте меня… Я хотела домой.
Хан схватил меня за волосы, прижал спиной к шершавой стене коридора. И я не отрываясь смотрела ему в глаза, с мольбой и надеждой, пусть только не делает мне больно. А зрачки Хана в ответ стали широкими, поглощая всю радужку и затягивая меня в черноту.
– Ты знаешь, зачем я привез тебя сюда, Ангаахай?
Отрицательно качнула головой.
– Ты сейчас станешь моей женой. Здесь. За этой дверью.
В ушах зазвенело, и стало нечем дышать. Я не понимала совершенно, что происходит. Он просто надо мной издевается.
– Зачем? – тихо выдохнула.
– Мне надо!
И во взгляде, скорее, неприязнь, и мне от этого еще страшнее. Зачем… если он меня почти ненавидит.
– А…а Паша? Я же замужем!
Пожал огромными плечами.
– Ты уже несколько часов, как вдова.
***
Ранее...
– Выйдите все вон, я хочу остаться с ним наедине.
Едва слышный голос Батыра с властными, не терпящими возражения нотками всегда имел свое действие над всеми членами клана. Они будут его бояться даже мертвого. Одного взгляда короля клана было достаточно, чтобы самые борзые прикусили свои языки.
– Отец! – тетя Тамерлана посмотрела на племянника с нескрываемой ненавистью, а потом прижалась губами к руке старика. – Подумайте… зачем он нам? Он же убийца! Он… не достоин переступить порог нашего дома!
– Я сказал, ВОН пошла! – шепотом, но она побледнела, отпустила старческую руку и выскочила из спальни, успев бросить Тамерлану:
– Будь ты проклят!
Он триумфально оскалился ей вслед и подошел вплотную к постели деда.
– Сядь.
Постучал морщинистой рукой по атласному покрывалу.
– Я постою.
– Упрямый сукин сын.
– Соскучился по мне?
– Сядь, мне тяжело на тебя смотреть.
– Так не смотри, – пожал плечами, – во мне мало что изменилось с нашей последней встречи. Зачем я здесь? Решил исповедаться?
Дед сухо засмеялся и, закашлявшись, потянулся за стаканом с водой. Внук и не подумал ему помочь. Стоял напротив постели, сцепив руки за спиной и смотрел на старика разве что с любопытством.
– Я умираю.
– Не факт.
– Врачи говорят, мне осталось жить считанные месяцы, а то и дни.
– Я солгу, если скажу, что мне жаль.
– И я буду знать, что ты лжешь… – и снова сухой, лающий кашель до хрипоты и легких судорог. Тамерлан подождал, пока приступ окончится, и дед прикрыл глаза, отдыхая, набираясь сил.
В кармане штанов затрещал сотовый, и Хан достал смартфон, посмотрел на дисплей потом на тяжело дышащего деда и ответил на звонок:
– Да.
– Она сбежала. Открыла окно в столовой и…и ушла.
– Так поймайте.
Посмотрел на вычурные позолоченные часы, тикающие на стенке.
– Киара… мы уже выпустили ее из вольера, как вы велели. Я не знал, что ОНА сбежала. Я могу объявить тревогу и…
Хан остановился и сдавил сотовый, сжимая челюсти и чувствуя, как его наполняет ярость. Дикая, первобытная. Маленькая русская дрянь таки решила поиграть с ним в прятки. Нежная, белая сучка, которую он собирался трахать еще не один день. Он получил ее за бешеные деньги. На них можно было накормить целый город, купить три яхты или личный самолет. Хан не планировал такие растраты… Но он привык получать все, что хочет, и захотел монгол именно ее.
На то шоу заявился лично к слизняку Паше, который задолжал Хану огромную сумму и явно решил, что долг ему простился, судя по выражению его смазливой пидорской рожи. Ему понравился эффект от его появления. Их испуганные взгляды и запах дерьма. Их трусы промокли от экскрементов, когда все они поняли, что он жив. А монгол вдруг заметил блондинку. Рядом с Пашей. Овечка в белом платье с невинными глазами. На самом деле продажная дырка. Каждая из этих шлюшек стремится получить как можно больше. Им плевать как. Им насрать, перед кем раздвигать ноги. И Хан хотел задрать ее свадебное платье, навалиться сверху и спустить в нее свой голод. После краткосрочной отсидки у него еще не было секса. А секс он любил. Разный, много-много грязного секса.
Хан знал, как здесь все работает. Обычно после съемок их везут к Ломбарди или Казаху, е***т там во все щели, а потом выплачивают гонорар и отпускают домой. Здесь все было иначе. Паша действительно женился, и это был грандиозный проект. За тридцатидневное шоу были уплачены огромные деньги, все серии феерического шоу выкупили телеканалы.
Но Хану было насрать. Он ее хотел. Наблюдал за ней полночи. Сжав широкие челюсти, смотрел на длинную шею, на тонкие руки в перчатках, на золотые локоны, голубые глаза, на пухлые губы… он тут же представил их на своем члене и мысленно уже выкупил ее у певуна, и со всей дури трахал в рот, вцепившись в светлые локоны.
А потом эта сука высокомерно растоптала его розу. Этого не смел бы сделать никто. Но она посмела. В эту секунду Хан уже точно знал, что получит ее и вые***т так, что маленькая шлюха пожалеет о том, что посмела его унизить. Как грациозно она играла влюбленную невесту, как изящно и красиво продавала свое совершенное тело и точеное кукольное лицо, как лезла целовать слизняка Пашу под вспышками фотокамер. А Хану почему-то хотелось свернуть ей шею. Она его раздражала и в то же время будила в нем адскую похоть. У него яйца наливались от одного взгляда на ее грудь под белым атласом, и пульсировал член от мысли, что она целка. Когда Паша, трусливо заикаясь, сказал, что ему нечем отдать долг, Хан кивнул на девчонку:
