Ему холоднее, чем тебе. Гораздо холоднее. А в городе, когда дичи было совсем мало, он часто делился со мной едой.
Так. Значит, мы стая? — с интересом спросил я.
Скажи сам, — с вызовом бросил Ночной Волк. – Он спас тебе жизнь, кормил тебя своей добычей, делил с тобой берлогу. Так стая мы или нет?
Думаю, да, — сказал я после недолгого раздумья. Я никогда не рассматривал все случившееся в таком аспекте. Я осторожно пошевелился в постели, чтобы слегка придвинуться к шуту.
– Тебе холодно? – вслух спросил я его.
– Становится теплее, когда я дрожу, – жалобно ответил он. Потом добавил: – Волк согрел меня немного. Он очень теплый.
– Он благодарит тебя за то, что ты кормил его в Джампи.
Шут уставился на меня во мгле палатки.
– Правда? Я не думал, что животные могут так долго помнить о чем-то.
Я немного подумал над этим.
– Обычно не могут. Но сегодня он вспомнил, что ты кормил его, и благодарен.
Шут поднял руку, чтобы осторожно почесать уши Ночного Волка. Ночной Волк по-щенячьи заурчал от восторга и придвинулся поближе к нему. Я снова поразился бесчисленным переменам, которые отмечал в нем. Все чаще и чаще его реакции и мысли становились смесью человеческих и волчьих.
Я слишком устал, чтобы долго думать об этом. Я закрыл глаза и начал проваливаться в сон. Через некоторое время я понял, что глаза мои крепко зажмурены, челюсти сжаты, но я ни на йоту не приблизился ко сну. Я ужасно устал, но Скилл так пугал и манил меня, что я не мог достаточно расслабиться, чтобы заснуть. Я продолжал вертеться, пытаясь найти позу, которая помогла бы мне заснуть, до тех пор, пока Кеттл, спавшая с другой стороны от меня, не спросила сердито, не завелись ли у меня блохи. Я попытался лежать смирно.
Я смотрел в темный потолок палатки, прислушиваясь к завыванию ветра снаружи и сонному дыханию моих спутников. Я закрыл глаза и расслабил мышцы, пытаясь дать отдохнуть хотя бы телу. Мне отчаянно хотелось спать. Но сны Скилла тянули меня, как маленькие острые крючки, рвущие мое сознание, пока мне не показалось, что я сейчас закричу. Они были ужасны. Что-то вроде церемонии «перековывания» в прибрежном поселке. Огромный костер, разожженный в яме. Пленники, которым пираты издевательски предлагают выбор: быть «перекованными» или прыгнуть в яму. За этим наблюдают дети. Я вырвал свое сознание из пламени.
Я перевел дыхание и постарался успокоиться. Спать. В темной спальне замка Баккип Лейси тщательно спарывала кружева со старого подвенечного платья. Губы ее были неодобрительно поджаты. Она осторожно разрезала тонкие нитки, которыми были пришиты кружева.
– За них дадут хорошую цену, – сказала ей Пейшенс. – Может быть, денег хватит на то, чтобы еще месяц оплачивать сторожевые башни. Он понял бы, что мы должны сделать это для Бакка.
Она держалась очень прямо, и в ее черных волосах было гораздо больше седины, чем я помнил, а ее пальцы развязывали почти невидимые нити, которыми к горловине платья были пришиты жемчужины. От времени белое платье приобрело оттенок слоновой кости. Роскошные юбки каскадом падали с ее бедер. Внезапно Пейшенс склонила голову набок, как бы прислушиваясь. Лицо у нее стало озадаченным. Я бежал.
Я собрал всю свою волю, чтобы заставить себя открыть глаза. Огонь в маленькой жаровне едва горел, распространяя красноватый свет. Я рассмотрел шесты, которые поддерживали натянутые шкуры, и перевел дыхание. Я не смел думать ни о чем, что могло бы выманить меня из моей собственной жизни: ни о Молли, ни о Барриче, ни о Верити. Я пытался найти какой-нибудь нейтральный образ, на котором могло бы отдохнуть мое измученное сознание, – что-то, никак не связанное с моей реальной жизнью. Я постарался вспомнить какую-нибудь приятную картину: гладкая равнина, покрытая толстым слоем снега, мирное ночное небо над головой. Благословенная тишина… я утонул в этом, как в мягкой перине.
На равнине появился всадник. Он скакал быстро, низко склонившись к лошади, и непрестанно понукал ее. Простая спокойная красота была в этой паре, – скачущая лошадь, развевающийся плащ седока. Некоторое время больше ничего не было видно. Темная лошадь и всадник, рассекающие снежную равнину, озаренную лунным светом. Лошадь бежала ровно, без усилий, а человек легко сидел на ней, и казалось, что они движутся порознь, лошадь и человек. Серебряный свет луны освещал обруч с фигуркой оленя у человека на лбу. Чейд.
Появились три всадника. Двое скакали за ним, но они шли тяжело и выглядели устало. Одинокий всадник легко оторвется от них, если погоня будет продолжаться. Третий преследователь скакал через равнину под углом к остальным. Пегая лошадь бежала с удовольствием, почти не обращая внимания на глубокий снег, через который ей приходилось пробиваться. Маленький всадник был хорошим наездником – скорее всего, женщина или молодой человек. Лунный свет блестел на обнаженном клинке. Поначалу думалось, что всадник пересечется с Чейдом, но старый убийца увидел его. Он сказал что-то своей лошади, и мерин рванулся вперед со скоростью, показавшейся мне почти невероятной. Он оставил двух спотыкающихся преследователей далеко позади, но пегая лошадь уже доскакала до протоптанной тропы и тоже увеличила скорость. Некоторое время казалось, что Чейд с легкостью уйдет от преследования, но пегая лошадь была свежее. Мерин уже не мог поддерживать взятый им темп, и пегая ровным галопом начала сокращать расстояние. Они сближались медленно, но неуклонно. И вот уже пегая бежит прямо позади черного мерина. Мерин замедлил шаг, Чейд повернулся в седле и приветственно поднял руку. Второй всадник высоким голосом крикнул ему: «За Верити, истинного короля!» Женщина бросила Чейду сумку, он передал ей пакет. Потом они внезапно разделились, обе лошади сошли с протоптанной дороги и разъехались в разные стороны. Звук копыт затихал в ночи.
Лошади преследователей были взмылены, от них шел пар. Всадники с проклятиями погоняли их, пока не достигли того места, где разделились Чейд и его сообщник. Их слова, сдобренные ругательствами, разлетелись по воздуху.
– Проклятые партизаны Видящих! А теперь уж и не понять, кто есть кто! Незачем возвращаться. Только порку получать.
По-видимому, они о чем-то договорились, потому что дали своим лошадям отдышаться и медленно двинулись по протоптанной дороге прочь от того места, откуда прискакали.
Я быстро пришел в себя. Я с удивлением обнаружил, что улыбаюсь, хотя лицо мое заливал пот. Скилл был очень сильным и верным. Я глубоко дышал от напряжения. Я пытался уйти от этого, но сладостный поток осознания того, что видел, был слишком пронзительным. Я был окрылен бегством Чейда, окрылен тем, что существовали партизаны, действующие в интересах Верити. Мир широко раскинулся передо мной, манящий, как целый поднос сластей.
Ребенок плакал так отчаянно и безнадежно, как могут плакать только очень маленькие дети. Моя дочь. Она лежала на кровати, все еще завернутая в одеяло, испещренное дождевыми каплями. Лицо ее покраснело от крика. Сдержанное отчаяние в голосе Молли было почти пугающим.
