— Майлд! — сказал он. — Уведи его вниз и уложи. Будешь каждую склянку проверять, как он себя чувствует. Если его начнет лихорадить, а паче того, если примется бредить — беги сразу ко мне. — Он свернул сумку и завязал матерчатые тесемки. Поднял крышку деревянного ящичка и стал рыться в свертках и пузырьках. И негромко добавил, даже не поднимая головы: — Ну-ка вы, бездельники. Живо найдите себе, чем заняться! А то я сейчас сам вас займу!
Больших угроз не потребовалось — матросов как ветром сдуло. Гентри обошелся самыми простыми словами и отнюдь не вышел за рамки своих прямых обязанностей… но все поняли, что он сумел весьма ловко и вовремя встать между капитаном и его сыном. Так он поступил бы и по отношению к любому другому моряку, привлекшему к себе слишком пристальное внимание Кайла. Гентри время от времени проделывал это с тех самых пор, как Кайл только принял командование «Проказницей». Вот только вмешиваться в разборки между капитаном и его собственным сыном Гентри еще не доводилось. И то, что он сделал это сейчас, означало: отныне старпом числил Уинтроу полноправным членом команды — а вовсе не избалованным папенькиным сынком, взятым на борт исправления и вразумления ради.
Майлд остался ждать Уинтроу, пытаясь при этом сделаться как можно меньше и незаметнее. Миновало несколько долгих секунд, и капитан Хэвен, молча повернувшись, отбыл к себе. Майлд проводил его глазами, потом торопливо отвел взгляд, словно совершал нечто постыдное.
— И, Майлд, — неожиданно заговорил Гентри, как бы напрямую продолжая свое недавнее распоряжение, — помоги Уинтроу перенести вещи и постель в форпик. Отныне он будет жить не в канатном рундуке, а вместе с командой. Когда устроишь его, дай ему вот это снадобье. Не больше ложечки. Остальное сразу принесешь мне. Это настойка опия, — пояснил он больше для Уинтроу. — Парню надо поспать. Так заживление пойдет быстрее.
Передал юноше пузатый коричневый пузырек, поднялся и сунул прочие принадлежности под мышку. И ушел, ничего более не добавив.
— Слушаюсь, господин старпом… — проговорил Майлд запоздало. И не без робости приблизился к Уинтроу. Тот не счел нужным обратить на него внимание, и Майлд заставил себя потянуть его за рукав. — Слышал, что ли, что старпом сказал, — выговорил он неловко.
— Я здесь лучше побуду, — отозвался Уинтроу. Голос у него был неверный и какой-то сонный. «Боль», — сообразила Проказница. Рано или поздно за нее приходится расплачиваться. Он не позволил своему телу должным образом отреагировать на нее, и вот результат. Полное изнеможение.
— Я знаю, — почти ласково проговорил Майлд. — Но старпом приказал…
— Уинтроу тяжело вздохнул и повернулся.
— Да. Приказал…
И с кротостью, присущей смертельно усталым, отправился с бывшим юнгой на нижнюю палубу.
Вскоре Проказница ощутила, как ее прежний рулевой уступил место другому: у штурвала встал Гентри. Так он всегда поступал, когда нечто выводило его из равновесия и ему требовалось подумать. «А ты неплохой старпом, — подумалось Проказнице. — Брэшен, правда, был лучше. Но он и дольше плавал со мной…» Ей, впрочем, нравилось, как управлял ею Гентри. Ровно, уверенно и спокойно. Его рука на штурвале и подбадривала ее, и в то же время излучала доверие.
Убедившись, что никто на нее не смотрит, Проказница поглядела вниз и раскрыла сжатый кулак… У нее на ладони лежал палец Уинтроу. Кажется, никто не видел, как она поймала его. Она сама не знала, зачем ей это понадобилось. Быть может, она подхватила палец просто потому, что он был частичкой Уинтроу, а ей не хотелось утрачивать даже столь малую его часть?…
Насколько же он выглядел крохотным рядом с ее пальцами, так намного превосходившими человеческие! Тонкие веточки-кости, одетые плотью и кожей, а на конце — ноготок, покрытый едва заметными бороздками… Даже изуродованный, даже перемазанный кровью, он все равно завораживал Проказницу своей хрупкостью и совершенством. Она приложила этот палец к своему… Резчик, изваявший ее, потрудился на славу: должным образом проработал и морщинки на суставах, и ногти, и сухожилия на внутренней стороне запястья. Но не было ни тонкого узора на подушечках пальцев, ни крохотных волосков на тыльной их стороне.
«Я — лишь подобие истинно живых существ из плоти и крови. Искусственное подобие», — подумала Проказница с грустью.
Она еще долго разглядывала свое нечаянное сокровище. Потом воровато огляделась по сторонам — и поднесла палец ко рту. Выкинуть его она была не в состоянии, а сохранить могла… только в одном месте. Внутри себя. Она положила палец Уинтроу себе в рог — и проглотила. Вкус был тот же, что и у его крови. Соль, медь… и некоторым образом — море. И вот он стал частью се. Проказница даже задумалась, что станется с ним там, в глубине ее тела, сработанного из диводрева. Потом почувствовала, как он… всасывается. Примерно так же, как палубные доски всасывали разлитую кровь.
Никогда раньше Проказница не пробовала мяса. Голод и жажда были ей доселе неведомы. И тем не менее, приняв в себя толику плоти Уинтроу, она утолила некое невыразимое словами влечение.
— Теперь мы — одно, — шепнула она про себя.
А Уинтроу беспокойно ворочался на койке в форпике. Настойка опия смягчила боль, пульсировавшую в руке, но начисто снять ее не смогла. Кожа, ставшая сухой и горячей, казалось, была натянута прямо на кости рук и лица.
— Воссоединиться с Са… — ломким голосом пробормотал он словесную формулу высшей цели, привлекавшей духовные помыслы любого жреца. — Я буду един с Са, — повторил Уинтроу уже тверже. — Вот судьба, которая меня ждет…
И Проказница не нашла в себе решимости ему возразить.
Шел дождь. Нескончаемый проливной дождь — вернейшая примета того, что в Удачном наступила зима. Вода сбегала по волосам Совершенного и текла с бороды на голую грудь. Когда он тряс головой, в стороны разлетались полновесные капли. Было холодно.
Ощущение холода он почерпнул и постиг из унаследованных им человеческих воспоминаний. И теперь тщетно повторял себе, что на самом деле ему не может быть холодно, ибо древесине не дано мерзнуть. А впрочем — нет. Дело было вовсе не в холоде или тепле. Просто не очень-то это приятно, когда по тебе струится вода. Раздражает.
Он утер ладонью лицо и отряхнул руку.
— Ты, кажется, говорил, что оно мертвое!
Хрипловатое контральто прозвучало неожиданно близко. Еще одна каверза, подстроенная ему дождем! За шумом падающих капель ровно ничего невозможно было расслышать. Даже нечто столь важное, как людские шаги по мокрому песку!
— Кто здесь? — поинтересовался он хмуро и зло. Совершенный слишком хорошо знал; лучше уж лишний раз показать людям гнев, но ни в коем случае не страх. Если обнаружить страх, они только осмелеют.
Ему никто не ответил. Да он, если честно, ответа особо и не ждал. Они ведь отлично понимали его слепоту. Могли сколько угодно лазать и ползать кругом… а потом прилетит камень — и, конечно же, с самой неожиданной стороны. Совершенный весь обратился в слух, пытаясь расслышать крадущиеся шаги… Но когда прозвучал второй голос, он раздался примерно оттуда же, откуда и первый. Совершенный мигом распознал джамелийский акцент… Мингслей!
